Виктор Глебов - Фаталист

Толпа была настроена возмущенно, некоторые выговаривали что-то Зеленцову, но тот лишь отмахивался.

– Пойдет! – донеслось до Печорина. – Никуда не денется! Сама встанет у меня! – с этими словами фабрикант размахнулся и ударил лошадь. Кнут со свистом рассек воздух – Зеленцов вложил в движение всю силу.

Григорий Александрович вздрогнул. Вспомнилось что-то из детства: обессилевшая лошадь у дороги, скособоченная телега и разъяренный мужик, закатывающий рукава грязной рубахи.

– Давай, окаянная! – крикнул Зеленцов, нанося еще один удар.

Казалось, животное уже ничего не чувствует. Оно почти не реагировало на боль – только заметно было, как расширился его зрачок. Впрочем, едва ли кто-то, кроме Печорина, обратил на это внимание.

На лоснящемся от пота боку проступала кровь. Алая блестящая полоса… вокруг лошади уже кружили большие черные мухи.

…Свист кнута, хлесткий удар и пронзительный крик – тоненький срывающийся голосок. Он быстро смолк, и уже ничто не прерывало щелканье бича… Григорий Александрович забился под лестницу усадьбы, зажмурил глаза, прижал ладони к ушам и молился, захлебываясь слезами. Ужасный звук все равно был слышен! Казалось, ничто не способно остановить его…

К Зеленцову протолкался околоточный и принялся ему горячо выговаривать вполголоса. Фабрикант лишь криво усмехнулся и дернул плечом, отмахиваясь, как от мухи.

– Моя скотина! – процедил он сквозь зубы. – Не встанет, так до смерти забью! Будет знать…

Он поводил кнутом, приноравливаясь для нового удара.

– Так ведь мешает, – сказал ему полицейский. – Поперек проезжей части лежит. А ну как сдохнет… Кто убирать будет?

– Я и уберу! – раздраженно отозвался Зеленцов. – Отойдите, не мешайте, право!

Григорий Александрович направился к фабриканту. Тот хмуро взглянул на него, но сразу узнал.

– Это вы, – сказал он отрывисто. – Оказия вон… не хочет вставать!

– Кажется, она подыхает, – заметил Печорин с подчеркнутым спокойствием.

– Ну да. Ленится… – От ярости Зеленцов совершенно утратил способность ясно соображать.

– Толпа собралась, – повел вокруг себя взглядом Печорин. – Зеваки.

– Лишь бы поглазеть! – отозвался Зеленцов со злобой. – Нашли аттракцион!

– Надо бы все это прекратить, пока не случилось скандала. Сколько вы хотите за животное?

Фабрикант недоумевающе моргнул.

– За лошадь? – спросил он.

– Ну да.

– Да на что она вам?

– Это уж мое дело.

– Сами ж видите, издыхает.

– Так и не просите много.

Зеленцов усмехнулся.

– Десять рублей положите, и она ваша, – сказал он. На его лице появилось выражение любопытства. – Делайте с ней что хотите.

– Прекрасно. – Григорий Александрович достал портмоне и вытащил червонец.

Зеленцов взял бумажку, недоверчиво хмыкнул и отошел на пару шагов.

– Вам будет трудновато добраться на этой лошадке домой, – сказал он.

Кто-то в толпе одобрительно хохотнул.

– Не беспокойтесь. – Печорин достал пистолет и принялся его заряжать. – Я недалеко проживаю.

Околоточный беспокойно переступил с ноги на ногу, но останавливать офицера не посмел.

Затолкав в ствол пыж, Григорий Александрович присел возле лошади и вложил пистолет животному в ухо так, чтобы, даже пробив череп навылет, пуля не угодила ни в кого из стоявших поблизости, а ушла в землю.

Кто-то из присутствовавших охнул – должно быть, женщина.

Раздался выстрел, и по дороге поползло пороховое облачко. Послышались два-три испуганных крика.

– Сколько будет стоить убрать труп? – обратился, вставая, Григорий Александрович к околоточному.

Тот поднял на него ошарашенный взгляд.

– Рубль пожалуйте, ваше благородие, – проговорил он. – Должно хватить.

Заплатив, Печорин прошел сквозь расступившуюся толпу и, не оборачиваясь, зашагал к дому. На Зеленцова он с тех пор, как отдал червонец, нарочно не взглянул ни разу.

За полчаса до бала к Печорину явился Грушницкий в полном сиянии армейского пехотного мундира. К третьей пуговице пристегнута была бронзовая цепочка, на которой висел двойной лорнет, эполеты неимоверной величины были загнуты кверху в виде крылышек амура, сапоги его скрипели, в левой руке держал он коричневые лайковые перчатки и фуражку, а правой ежеминутно взбивал завитый в мелкие кудри хохол. Самодовольство и некоторая неуверенность попеременно отображались на лице Грушницкого. Его праздничная наружность и гордая походка чуть не заставили Печорина расхохотаться.