Виктор Глебов - Фаталист

Пообедав в ресторации, Григорий Александрович отправился на бульвар и обнаружил там толпу. Княгиня с княжной сидели на скамье, окруженные молодежью. Печорин расположился на некотором расстоянии на другой лавке. Головная боль прошла, и он обдумывал дальнейшие действия относительно розыска душегуба, но веселье, окружавшее Лиговских, отвлекло его. Он видел, что Грушницкий следит за каждым движением княжны и ревностно ограждает ее от попыток остальных молодых людей любезничать с ней, чем, кажется, уже вызвал неудовольствие некоторых из них. Если так будет продолжаться, то, пожалуй, дойдет до дуэли.

Через некоторое время Грушницкий заметил Печорина и направился к нему, поминутно оглядываясь. Должно быть, ему было нелегко оставить предмет своих воздыханий, но какие-то новости заставили юнкера покинуть его на некоторое время. Было ясно, что связаны они с Печориным.

– Ты решительно не хочешь познакомиться с Лиговскими? – спросил Грушницкий, поздоровавшись.

Садиться рядом не стал. Нога его чудесным образом выздоровела: он почти не хромал.

– Решительно, – ответил Григорий Александрович.

– Отчего же? Это самый приятный дом на водах! Все здешнее лучшее общество…

– А ты у них бываешь?

Грушницкий запнулся.

– Нет еще, – проговорил он с деланной небрежностью. – Напрашиваться в дом неловко, хотя здесь это и водится… Другое дело, если б я носил эполеты… Ну, или имел солидный капитал. Да только где его взять? Разве что выиграть… – добавил он, почему-то сделав акцент на последнем слове.

– В карты солидный капитал долго выигрывать придется, – заметил Печорин. – Да и везти должно постоянно.

– В карты-то конечно, – задумчиво согласился Грушницкий. – А вот если бы так, чтобы разом! Рискнуть – и получить либо пулю в сердце, либо деньги в банк!

– Ну, это ты, братец, замечтался! – усмехнулся Григорий Александрович. – А вообще, ты напрасно волнуешься на этот счет. Деньги, эполеты… Да ты в шинели гораздо интереснее! Ты просто не умеешь пользоваться своим выгодным положением.

– Что ты хочешь сказать?

– Солдатская шинель в глазах барышни делает тебя героем и страдальцем.

Грушницкий самодовольно улыбнулся.

– Какой вздор! – сказал он.

– Я уверен, что княжна в тебя уж влюблена.

Грушницкий покраснел до ушей.

– У тебя все шутки! – сказал он, делая вид, будто сердится. – Во-первых, она меня еще мало знает…

– Женщины любят только тех, кого не знают, – перебил Печорин.

– Да я вовсе не имею претензии ей нравиться: я просто хочу познакомиться с приятным домом. Было бы даже смешно, если б я имел какие-нибудь надежды…

– Отчего же? Ведь она тебе нравится. Не правда ли, можно жить, как крыса, и завидовать орлам, или жить, как орел, и презирать крыс? Иного нам не дано.

– Ты это к тому, что я должен добиваться княжны? А знаешь ли, кстати, что княжна о тебе говорила? – сменил тему Грушницкий, в очередной раз бросив ревнивый взгляд в сторону скамейки, где расположились Лиговские.

– Как? Она тебе уж говорила обо мне?

– Не радуйся. «Кто этот господин, у которого такой неприятный тяжелый взгляд?» – спросила она. Ей ужасно странно, что ты, привыкший к хорошему обществу и будучи накоротке с ее петербургскими кузинами и тетушками, не стараешься познакомиться с ней. Так что я тебя не поздравляю: ты у нее на дурном счету. А жаль, потому что Мэри очень мила!

– Берегись, Грушницкий, – сказал Григорий Александрович, напуская на себя серьезный вид. – Русские барышни питаются в основном платонической любовью, не примешивая к ней мысли о замужестве, а платоническая любовь самая беспокойная.

– Что ты хочешь этим сказать?

– Княжна, кажется, из тех женщин, которым надо, чтоб их постоянно забавляли. Твое молчание должно возбуждать ее любопытство, а твой разговор – никогда не удовлетворять его. Она десять раз публично для тебя пренебрежет мнением и назовет это жертвой и, чтоб вознаградить себя за это, станет тебя мучить – а потом скажет, что она тебя терпеть не может. Если ты над нею не приобретешь власти, то даже ее первый поцелуй не даст тебе права на второй. Она выйдет замуж за урода из покорности маменьке и станет уверять, что несчастна, потому что любила только тебя, но небо не хотело соединить вас, потому что на тебе была солдатская шинель, хотя под этой толстой серой шинелью билось сердце страстное и благородное.

Грушницкий заметался вокруг скамейки, бросая в сторону ничего не подозревавшей княжны бешеные взгляды, а Григорий Александрович едва сдерживал смех и внутренне торжествовал. Ему ясно было, что Грушницкий влюблен и потому стал еще доверчивее прежнего. Сейчас, на фоне последних событий, желание поразвлечься за его счет отошло на второй план, но Печорин не отказался от своего замысла вовсе.