Ольга Птицева - Фаза мертвого сна [СИ]

— Что?

— Печенюшки такие маленькие. Рыбки.

Зоя снова улыбалась — крупные зубы оголились, в уголках рта собралась помада. Но я почти не видел этого в рассеянном свете фонаря.

— Короче, цирк полный. Я потому и не пришел.

— Надо было Максу рассказать, может, не уволил бы.

— Да, нет. Я все равно уезжаю… — Сказал и вдруг понял, что все уже решено, мне сразу стало легко и ясно, даже гул поутих.

— Как уезжаешь? — Зоя сделала шаг назад, но тут же подскочила совсем близко. — Когда?

— Завтра, наверное… — Я мог разглядеть ее лицо в мельчайших деталях, даже поры на носу и маленький прыщик на подбородке, но видел, как влажно заблестели ее глаза, как задрожали длинные прямые ресницы. — У меня дома мама осталась, я только документы подать приехал… Может, вернусь еще, если поступлю.

Зоя видела, что я врал, а я видел, как больно бьет по ней моя ложь. Мы неловко застыли друг перед другом, слишком близко, чтобы просто разойтись, слишком далеко, чтобы дотянуться губами. Все еще можно было увернуться и сбежать, но это было бы слишком подло. Особым, не поддающимся осмыслению чутьем, я понимал, как неумолимо в доме настает утро, куда быстрее, чем здесь. Нора ворочается, ощущая холод, что тянется к ней с пустой половины постели. Чтобы успеть к ней, всего-то и нужно было, поцеловать Зойку на прощание. Жест благодарности. Ничего большего.

Я потянулся вперед, осторожно обнял костлявые плечи. Зоя судорожно втянула воздух и уткнулась в меня губами, бездумно и жалобно, как новорожденный щенок. Я пытался целовать ее, но выходило плохо — мы сталкивались носами, обливались слюной, бестолково бодались. Руки сами собой соскользнули с Зойкиных плеч, она стряхнула их на бедра, но вышло, будто я сам решил ощупать ее недвусмысленным образом. Кофточка задралась, обнаженная полоска кожи над юбкой обжигала. Стоило дотронуться до нее, как Зоя охнула, оттолкнула меня и замерла, тяжело дыша.

— Извини, — только и смог выговорить я, изнемогая от глупости всей этой ситуации, но Зоя со мной бы не согласилась.

Она схватила меня за руку и потащила в сторону «Мистера Картофеля».

— Пойдем! — Шептала она на ходу. — Макс закрылся пораньше, у меня есть ключи…

Нет. Нет. Нет. Только не это. Пожалуйста, Зоечка, миленькая, отпусти. Я не хочу тебя. Я не хочу твое костлявое тело, я не хочу твое голодное сердце, и душу твою тоскливую я не хочу. Ну отпусти ты меня! Я так устал, я ничего не соображаю. Я так давно не сплю, я постоянно бегу куда-то, я простужен, я болен. Я страшно болен, Зоя! Меня мутит, кошмарит и клонит в сон. У меня вечный жар, я ничего не могу. Я хочу просто уползти домой, прижаться лбом к холодной стене, и позволить сну утащить меня на самое дно. На последний этаж дома, где мертвые сестры-служанки напоят меня вином и смертью. Так я навеки останусь с ними. Чего еще мне желать? Точно не тебя, Зоя, точно не тебя.

Я беззвучно твердил ей это, пока она вела меня к знакомой двери, звенела ключами, щелкала по кнопкам сигнализации, воровато оглядываясь, хихикая и пьянея от запретности, происходящего с ней. Мы зашла внутрь, опустили плотные жалюзи, и растворились во тьме где-то между барной стойкой и дальними столиками. Там по стене тянулся ряд низких диванчиков, скользких и пахнущих застывшим жиром. Зоя опустилась на крайний, колокольчик юбки сбился на талии, голые ноги белели в темноте. Пауза затянулась, еще можно было сбежать, но Зойка призывно протянула руку, ее глаза влажно блестели, пальцы подрагивали. Проклиная себя, я шагнул вперед, и Зоя увлекла меня за собой на диван.

Она тяжело дышала, даже всхлипывала. Когда я опустился на нее, прижав к скользкой обивке своим весом, то все было решено. Путь к отступлению полыхнул и рассыпался прахом. Ночь перевалила за половину, по другую сторону сна над домом поднималось ленивое солнце. Зоя задрала мне футболку, наши впалые животы встретились, стукнулись ребрами. Нервный смешок засвербел в горле, но Зойка изогнулась, прерывисто застонала. Она старалась изо всех сил, но во мне не было желания ей подыгрывать. Даже выскочившая из спортивного лифчика грудь, даже худые ноги, которыми она обхватила меня, даже рука, скользнувшая под ремень, — ничего из этого не могло разбудить меня, встряхнуть, наполнить силой. Но Зоя не собиралась отступать, она елозила ладонью, старательно сопя.

Ничего более унизительного со мной никогда еще не происходило. Даже лицо, опущенное в школьный унитаз, не горело тогда так мучительно, как изнывало от жара сейчас.