Дэвид Шоу - Черные крылья Ктулху [Истории из вселенной Лавкрафта]

Мои дедушка с бабушкой, недавно переехавшие из Биллингса, штат Монтана, объяснили, что такие кошмары в сознании впечатлительного шестилетки — дело обычное. Тетя Эвелин с неодобрительной прямолинейностью заявляла: «Ну, полно тебе тревожиться. Мы же на четвертом этаже живем, до твоей комнаты они точно не докопаются». А бабушка так просто отмахивалась: «Ступай-ка спать и не забивай себе голову всякой чепухой».

Дедушка восседал в своем обитом велюром мягком кресле, откинув голову к спинке, на вышитую салфеточку, и слушал радиоспектакль «Эмос и Энди» {164} 164 «Эмос и Энди» — выходивший с 1928 по 1960 г. и пользовавшийся большой популярностью многосерийный комедийный радиоспектакль о похождениях двух афроамериканцев (правда, в исполнении белых актеров Фримена Госдена и Чарльза Коррелла). . Шел 1950 год. Еще не так давно дед работал пильщиком в Монтане и Миннесоте; поговаривали, что он способен определить на глаз, сколько досковых футов леса погружено на вагон-платформу. Но в конце сороковых он решил перебраться в Сиэтл — отчасти из желания поработать на новой лесопилке, отчасти потому, что не привык подолгу задерживаться в одном месте. Его сокровенным желанием было побывать как-нибудь в Согндале, в Норвегии, — он там родился. На деда всегда можно было положиться: уж он-то что-нибудь дельное да посоветует.

— Они настоящие, — пожаловался я, чуть ли не хлюпая носом. — Если рука моя свесится с кровати, они как вцепятся в нее зубами — и утащат меня под землю!

— Ну так не свешивай руку с кровати, — посоветовал дед.

Зимой мы с бабушкой вылепили снеговика в открытом дворике перед нашим многоквартирным домом со щипцовой крышей. Миссис Мерфи неодобрительно глядела на нас из окна, потому что мы вытаптывали свежевыпавший снег своими галошами, катали снежные шары и вообще вели себя так, как будто двор принадлежит нам и только нам. Возможно, потому, что здание стояло в старой части города, других детей, кроме меня, там не было; во всяком случае, я их не припоминаю.

Вижу как наяву: вестибюль четвертого этажа был устлан винно-красной ковровой дорожкой с прихотливым узором, и вела она до угла, за который я не заглядывал. Ближе к концу коридора находилась квартира мистера Уорклана. Мистер Уорклан работал поденщиком-меховщиком и б о льшую часть времени проводил в прохладном хранилище Вейсманского магазина одежды на Третьей авеню. Как-то раз он вытаращился на меня, словно впервые увидел, пока я поднимался наверх по главной лестнице — будто по темному лесу из отполированных столбиков и перил красного дерева. С площадки между этажами я увидел, как он наконец-то зашагал к своей двери, точно пьяница, заплутавший в недрах тонущего океанского лайнера и уверенный, что спасутся только женщины и дети.

Бабушка ласково накрыла ладонью мой лоб:

— Доброй ночи, Дэвид.

— А когда мама вернется? — спросил я, как спрашивал каждый вечер. И бабушка, как всегда, ответила, что не знает.

— А где она?

— Мы не вполне уверены, милый, но мы любим тебя, и ты будешь жить с нами. А теперь засыпай; я оставлю дверь чуть приоткрытой.

Из небольшой прихожей снаружи моей комнаты падал узкий луч света. Я прильнул щекой к прохладной подушке и начал задремывать, грезя о маме.

Когда мы с мамой переехали сюда, она спала в одной комнате с тетей. Отец, как мне сказали, перебрался «на другой конец города». На самом-то деле это мы его бросили. Поскольку с отцом я общался только на детсадовском уровне, никто не счел нужным объяснять мне что бы то ни было про наше бегство и последующий развод. Что до матери, помню, как еще вчера она была здесь, в квартире, помогала бабушке с глажкой, а назавтра взяла и пропала. Ее исчезновение явилось для меня настоящим шоком, но, промучившись неизвестностью несколько дней, я решил просто подождать — ведь мама непременно вернется. Я спрашивал о ней каждый вечер и каждый вечер ощущал в бабушкином ответе подспудную неуверенность.

Тем летом однажды вечером к нам постучался мистер Уорклан. Дед впустил его; из своей комнаты я слышал их возбужденные голоса. Уорклан говорил негромко и встревоженно, но временами в страхе срывался почти на крик, а потом затихал до еле слышного шепота. Дед отвечал спокойно; затем я услышал что-то вроде: «…Все произошло так быстро»; и тут дверь моей комнаты плотно прикрыли, и успокаивающую полоску из коридора как отрезало. Я полежал в темноте несколько минут, прислушиваясь к приглушенному спору, — и сам не заметил, как заснул.