Говард Лавкрафт - Кошмар По-эта

Ах, Филлис, если б я умел творить
Искусно строфы, коими напрасно
Твое замыслил сердце покорить,
Унизившись как раб тебе подвластный;
Тот если б пыл, что изливал я рьяно
У ног твоих, был в рифме отражен,
И теплота души, тобой лишь пьяной,
В стихах бы сохранилась для Времен;
Вся если бы любовь к тебе одной
Подвигла к поэтическим полетам:
Чужие страсти влив в рассудок мой,
Враз вознесла б к лирическим высотам —
То лавры скудные, что мной даны,
Поверь мне, крошка , были б все ж скудны!

It was in the pale gardens of Zaïs;
The mist-shrouded gardens of Zaïs,
Where blossoms the white nephalotë,
The redolent herald of midnight.
There slumber the still lakes of crystal,
And streamlets that flow without murm’ring;
Smooth streamlets from caverns of Kathos
Where brood the calm spirits of twilight.
And over the lakes and the streamlets
Are bridges of pure alabaster,
White bridges all cunningly carven
With figures of fairies and daemons.
Here glimmer strange suns and strange planets,
And strange is the crescent Banapis
That sets ‘yond the ivy-grown ramparts
Where thickens the dusk of the evening.
Here fall the white vapours of Yabon;
And here in the swirl of vapours
I saw the divine Nathicana;
The garlanded, white Nathicana;
The slender, black-hair’d Nathicana;
The slow-ey’d, red-lipp’d Nathicana;
The silver-voic’d, sweet Nathicana;
The pale-rob’d, belov’d Nathicana.
And ever was she my belovèd,
From ages when time was unfashion’d;
From days when the stars were not fashion’d
Nor any thing fashion’d but Yabon.
And here dwelt we ever and ever,
The innocent children of Zaïs,
At peace in the paths and the arbours,
White-crown’d with the blest nephalotë.
O’er flow’r-cover’d pastures and hillsides
All white with the lowly astalthon;
The lowly yet lovely astalthon,
And dream in a world made of dreaming
The dreams that are fairer than Aidenn;
Bright dreams that are truer than reason!
So dream’d and so lov’d we thro’ ages,
Till came the curs’d season of Dzannin;
The daemon-damn’d season of Dzannin;
When red shone the suns and the planets,
And red gleam’d the crescent Banapis,
And red fell the vapours of Yabon.
Then redden’d the blossoms and streamlets
And lakes that lay under the bridges,
And even the calm alabaster
Glow’d pink with uncanny reflections
Till all the carv’d fairies and daemons
Leer’d redly from the backgrounds of shadow.
Now redden’d my vision, and madly
I strove to peer thro’ the dense curtain
And glimpse the divine Nathicana;
The pure, ever-pale Nathicana;
The lov’d, the unchang’d Nathicana.
But vortex on vortex of madness
Beclouded my labouring vision;
My damnable, reddening vision
That built a new world for my seeing;
A new world of redness and darkness,
A horrible coma call’d living.
So now in this coma call’d living
I view the bright phantoms of beauty;
The false, hollow phantoms of beauty
That cloak all the evils of Dzannin.
I view them with infinite longing,
So like do they seem to my lov’d one;
So shapely and fair like my lov’d one;
Yet foul from their eyes shines their evil;
Their cruel and pitiless evil,
More evil than Thaphron and Latgoz,
Twice ill for its gorgeous concealment.
And only in slumbers of midnight
Appears the lost maid Nathicana,
The pallid, the pure Nathicana
Who fades at the glance of the dreamer.
Again and again do I seek her;
I woo with deep draughts of Plathotis,
Deep draughts brew’d in wine of Astarte
And strengthen’d with tears of long weeping.
I yearn for the gardens of Zaïs;
The lovely lost gardens of Zaïs
Where blossoms the white nephalotë,
The redolent herald of midnight.
The last potent draught am I brewing;
A draught that the daemons delight in;
A draught that will banish the redness;
The horrible coma call’d living.
Soon, soon, if I fail not in brewing,
The redness and madness will vanish,
And deep in the worm-people’d darkness
Will rot the base chains that have bound me.
Once more shall the gardens of Zaïs
Dawn white on my long-tortur’d vision,
And there midst the vapours of Yabon
Will stand the divine Nathicana;
The deathless, restor’d Nathicana
Whose like is not met with in living.

То было в садах бледных Зайса,
В садах затуманенных Зайса,
Где белый цветет нефалотис,
Предвестник полуночи нежный.
Хрустальные спят там озера,
Ручьи молчаливо струятся,
Ручьи из пещер края Катос,
Нависли где сумерек духи.
Поверх же озер и ручьев тех
Мосты из чистейшего гипса,
Мосты в белизне и с резными
Фигурами фей и злых бесов.
Мерцают здесь странные солнца,
И странен Банаписа месяц,
За валом в плюще что садится,
Густеет где вечера сумрак.
Белеет здесь Йабона дымка;
И в вихре ее мне явилась
Небесная дочь Натикана,
В венке и бела Натикана,
Власами черна Натикана,
Прекрасна челом Натикана,
И гласом сладка Натикана,
Вся в белом, любовь Натикана.
Любовью моей она стала
В эпохи еще до созданья
Созвездий и времени даже,
Когда только Йабон был создан.
Здесь жили мы целую вечность,
Как дети невинные Зайса,
В покое средь троп и беседок,
Вплетая в венки нефалотис.
How oft would we float in the twilight
Как часто парили мы в мраке
Над ширью полей и предгорий,
Белел где смиренный асталтон,
Смиренный, но чудный асталтон,
И зрели мы в мире видений
Виденья прекрасней, чем Айденн,
Виденья правдивее яви!
Так в грезах, в любви шли эпохи,
Пока не настал сезон Дзаннин,
Тот проклятый ввек сезон Дзаннин,
Когда покраснели все солнца,
Стал красным Банаписа месяц,
Окрасилась Йабона дымка.
Затем покраснели соцветья,
Озера, ручьи под мостами,
И гипс безмятежный залился
Румяным оттенком столь жутким,
Что бесы и феи резные
Зардели зловеще во мраке.
Мне зрение красным застлало,
И скрылась за плотной завесой
Небесная дочь Натикана,
Вся в белом, чиста Натикана,
Все та же любовь Натикана.
За вихрями вихри безумья
Затмили мне в немощи зренье;
Проклятое в красном все зренье,
Открыло что взору мир новый,
Мир новый во мраке и красном,
Жуть комы под жизни названьем.
И в коме под жизни названьем
Красы лицезрю я фантомы,
Красы лишь пустые фантомы,
Что Дзаннина зло все скрывают.
Я зрю их с безмерным желаньем,
Так схожи они с моей милой,
Блистают красой моей милой,
Но очи скверны их пороком,
Жестоким и лютым пороком,
Затмившим и Тафрон, и Латгоз
Красой своей вдвое страшнее.
И только в полночных виденьях
Приходит теперь Натикана,
Бледна и чиста Натикана,
Но тает при взгляде сновидца.
Ищу ее снова и снова
С Платотиса крепкою дозой,
Сварил что на винах Астарты,
Скрепляя своими слезами.
Томлюсь по садам бледным Зайса,
Чудесным садам бледным Зайса,
Где белый цветет нефалотис,
Предвестник полуночи нежный.
Последнюю дозу готовлю,
Ту дозу, что радует бесов,
Ту дозу, что красное скроет,
Жуть комы под жизни названьем.
И скоро, варю если верно,
Безумье и красное сгинут,
В глубинах червивого мрака
Оковы мои распадутся.
И снова сады будут Зайса
Белеть пред измученным взором,
И в Йабона дымке предстанет
Небесная дочь Натикана,
Бессмертная та Натикана,
Подобия коей нет в жизни.