Говард Лавкрафт - Кошмар По-эта

Углей тлевших пламя
Я в душе раздувал,
Эпохи упрямо
С трудом вспоминал,
Чтоб вольно войти в бесконечность – в былое
тогда б я попал.

Но угрозы ужасной
Вслед знак мне был дан,
Как восход в день злосчастный,
Что цветом багрян,
И бежал я от знаний кошмаров забытых, был к коим
не зван.

I hear the bells from yon imposing tow’r;
The bells of Yuletide o’er a troubled night;
Pealing with mock’ry in a dismal hour
Upon a world upheav’d with greed and fright.

Their mellow tones on myriad roofs resound;
A million restless souls attend the chime;
Yet falls their message on a stony ground —
Their spirit slaughter’d with the sword of Time.

Why ring in counterfeit of happy years
When calm and quiet rul’d the placid plain?
Why with familiar strains arouse the tears
Of those who ne’er may know content again?

How well I knew ye once – so long ago —
When slept the ancient village on the slope;
Then rang your accents o’er the starlit snow
In gladness, peace, and sempiternal hope.

In fancy yet I view the modest spire;
The peaked roof, cast dark against the moon;
The Gothic windows, glowing with a fire
That lent enchantment to the brazen tune.

Lovely each snow-drap’d hedge beneath the beams
That added silver to the silver there;
Graceful each col, each lane, and all the streams,
And glad the spirit of the pine-ting’d air.

A simple creed the rural swains profess’d,
In simple bliss among the hills they dwelt;
Their hearts were light, their honest souls at rest;
Cheer’d with the joys by reas’ning mortals felt.

But on the scene a hideous blight intrudes;
A lurid nimbus hovers o’er the land;
Demoniac shapes low’r black above the woods,
And by each door malignant shadows stand.

The jester Time stalks darkly thro’ the mead;
Beneath his tread contentment dies away.
Hearts that were light with causeless anguish bleed,
And restless souls proclaim his evil sway.

Conflict and change beset the tott’ring world;
Wild thoughts and fancies fill the common mind;
Confusion on a senile race is hurl’d,
And crime and folly wander unconfin’d.

I hear the bells – the mocking cursed bells
That wake dim memories to haunt and chill;
Ringing and ringing o’er a thousand hells —
Fiends of the Night – why can ye not be still?

Той башни слышу я колокола,
В ночи тревожной Йоля гулкий звук,
Глумливо раздающийся в час зла
Над миром, где царят корысть, испуг.

От эха крыш бессчетных звон сочней;
Сонм скорбных душ весь обращен во слух;
Но канет их посланье средь камней —
Зарезан Времени мечом их дух.

Зачем звонят подделкою времен,
Когда покой царил в долине той?
Зачем вгоняет в грусть знакомый звон
Лишенных ныне радости простой?

Как хорошо знавал в былом я вас,
Когда селенье зрело снов чреду;
Тогда звенел над снегом в ночь ваш глас
В надежде вечной, в счастье и в ладу.

Вот вижу невысокий шпиль как в сне,
Под лунным светом крыши силуэт,
Готические окна, все в огне,
Привнес который в меди песнь секрет.

В снегу ограды красит блеск лучей,
От коих стало больше серебра,
Изящны перевалы, тропки и ручей,
Приятны с запахом сосны ветра.

Была наивной вера у селян,
В наивном счастье жили средь холмов;
Сердца их, души не точил изъян,
Веселье было гостем их домов.

Приходит гибель вдруг в сии места,
Над краем жуткий ореол парит,
На лес ложится бесов чернота,
По тени злобной у дверей стоит.

Чрез луг тайком крадется Время-шут —
Довольство вянет под его стопой.
Сердца ж теперь мучения гнетут,
И правит Время скорбных душ толпой.

Грозят раздор и хаос тем краям,
В умы приходят дикие мечты;
На племя дряхлое низвергнут срам,
Кругом безумья и злодейств следы.

Колокола – их звон глумлив, презрен,
И заставляет что-то вспоминать;
Звонят, звонят над тысячей геенн —
Ночные бесы – что ж вам не смолчать?

‘Tis a grove-circled dwelling
Set close to a hill,
Where the branches are telling
Strange legends of ill;
Over timbers so old
That they breathe of the dead,
Crawl the vines, green and cold,
By strange nourishment fed;

In the gardens are growing
Tall blossoms and fair,
Each pallid bloom throwing
Perfume on the air;
But the afternoon sun
With its shining red rays
Makes the picture loom dun
On the curious gaze,
And above the sweet scent of the blossoms
rise odours of numberless days.

The rank grasses are waving
On terrace and lawn,
Dim memories sav’ring
Of things that have gone;
The stones of the walks
Are encrusted and wet,
And a strange spirit stalks
When the red sun has set,
And the soul of the watcher is fill’d
with faint pictures he fain would forget.

It was in the hot Junetime
I stood by that scene,
When the gold rays of noontime
Beat bright on the green.
But I shiver’d with cold,
Groping feebly for light,
As a picture unroll’d —
And my age-spanning sight
Saw the time I had been there
before flash like fulgury out of the night.

В роще дом сей построен
Почти под холмом,
Шелест где беспокоен
Ветвей о дурном;
А по древним доскам,
В коих смерть прижилась,
Вьются лозы к верхам,
Пищей странной кормясь;
И не знает никто, что за соки сосут
из-под грядок как грязь.