Чад Луцке - О приютах и мухах

Она показывает двадцатидолларовую купюру.

— Да, но у извращуги были. — Она смеется и ускоряет шаг, из-за чего поспевать за ней становится труднее.

Я говорю ей, что не хочу показываться в магазине, что мне не нравится грек, и она меня понимает. Поэтому заходит в магазин и выходит с двумя колами и двумя завернутыми в целлофан сэндвичами-субмаринами. Вручает мне колу и сэндвич и снова благодарит за то, что помог ей избавиться от 'извращуги'.

— Спасибо, но не стоило все это покупать. — Говоря это, я разворачиваю сэндвич с таким видом, будто не ел никогда в жизни. Я не осознавал, насколько голоден, и теперь испытываю благодарность за то, что это не очередной обед из полуфабриката и не бутерброд с арахисовым маслом и джемом. Мы садимся на бордюр, едим сэндвичи и пьем колу.

Я оглядываю девушку сверху донизу. По джинсам, футболке и тому, что под ними, я вижу, что ей где-то от шестнадцати до двадцати четырех, но голос у нее юный. Она кажется безобидной и дружелюбной, поэтому я решаюсь спросить ее о возрасте прямо.

— Я сказала извращуге, что мне четырнадцать, надеялась, что тогда он не будет на меня глазеть, но не тут-то было. На самом деле мне семнадцать, в августе исполнится восемнадцать. А тебе? Двенадцать? Тринадцать?

Мне хочется соврать и сказать, что я старше.

— Двенадцать. — Но не вру.

— Я Сэм. — Она протягивает руку.

Я внезапно понимаю, что никогда еще не пожимал руку девчонке и не знаю, как это делать: крепко или не очень.

— Я Дэнни. — И сжимаю ее.

Сэм слегка улыбается. Я понимаю: это потому, что она чувствует мою неловкость и, возможно, некоторое стеснение.

— Ты сбежала из дома? — спрашиваю.

— Не-а. Получила на это папино благословение. Мне кажется, он все равно хотел от меня избавиться. Я только закончила школу и теперь на пути к своему величию. Надеюсь.

Большей части моего сэндвича уже как не бывало, и я хорошо приложился к коле, тогда как Сэм едва успела начать. Я чувствую себя проглотом.

— Так… — Я быстро жую и стараюсь при этом выговаривать слова. — А что там в Вентуре, кроме родных?

— Пляж, солнце.

— И все?

— Ты имеешь в виду, есть ли у меня план?

— Да, пожалуй.

— Не особо. Я просто знаю, что Джорджии, откуда я родом, с меня хватит.

— То есть ты не едешь, чтобы стать актрисой или певицей?

Она смеется, но на этот раз не надо мной.

— Нет. Я не из тех помешанных королев красоты, которые думают, что станут следующими Брижит Бардо.

— А что, ты красивая. — Слова вырываются сами собой.

— О-оу. Спасибо, малыш. — Она улыбается и взъерошивает волосы у меня на голове, чем напоминает о моей ужасной прямой челке.

— А ты что расскажешь? — спрашивает Сэм.

Я запихиваю в рот последний кусок сэндвича. Это дает мне минуту на раздумья. Врать мне не нравится. Вообще. Но опустить подробности — это, может быть, не совсем вранье. И я не сделаю Сэм одолжения, если выверну перед ней душу наизнанку.

— Я живу здесь всю жизнь. Ничего особенного.

— А чем занимаешься в перерывах между ритуалами вуду и Марди Гра [4]?

Я смеюсь над абсурдностью идеи, представляя, как проливаю цыплячью кровь, вкладываю слишком много веры в идолов и всякие побрякушки и бросаю бусы на оголенные груди [5]. Я понимаю, что хоть я и прожил здесь всю жизнь, но знаю о Новом Орлеане не так уж много.

— Мало чем. Катаюсь на велике с другом, Картером, играю, читаю. Много читаю, на самом деле.

— Правда? А читал 'Храм золота'?

— Не слышал про такую книгу.

— А что вообще читаешь?

— В основном научную фантастику, приключения, немного ужастиков.

— Вот. — Она открывает рюкзак, вытаскивает потрепанный экземпляр 'Храма золота' Уильяма Голдмана в мягкой обложке и протягивает мне. — Может, ты и не поймешь ее сразу, пока мал, но все равно попробуй.

Я беру книгу, поворачиваю задником и читаю.

— История взросления… это типа 'Над пропастью во ржи'?

Она издает смешной звук — звук презрения.

— Ну нет. Я не стала бы давать этот мусор. Уж поверь. Эта книга хорошая.

— Спасибо, Сэм. — Я беру книгу и кладу в свой ранец.

— Ты, я вижу, собрал куда-то вещички?

— Я оставался ночевать у Картера.

— Идешь домой, значит?

— Ага.

— А родители тебя не ждут?

Они уже никогда не будут меня ждать.

— Нет. Моя мама пьет. И уже отключилась. — Оно вырывается само, будто у меня нет выбора. Тем более это отчасти правда. Как бы. Сэм смотрит на меня так же, как смотрит большинство людей — Рон, тетя Санни, родители Картера, — с жалостью.