Джон Ширли - Черные крылья Ктулху • 2 [Восемнадцать историй из вселенной Лавкрафта] [сборник]

Кругом темнота… Бреду куда-то…

Вот я уже в автобусе, все вокруг словно в тумане. Как я вернулся к автобусу? Не помню. Водитель с обеспокоенным лицом спрашивает меня: «Вы уверены, сэр, что с вами все хорошо? Вы насквозь промокли». Убеждаю его, что я в полном порядке. Прошу только подождать несколько минут и иду в туалетную комнату на станции, чтобы сменить платье. Остальные пассажиры гневаются — из-за меня им пришлось еще больше задержаться. Испытываю странное чувство, когда иду назад к автобусу. Должно быть, исследуя полуразрушенный маяк, я где-то сильно ударился головой. У меня было видение, кошмарное видение, не могу только припомнить в точности… мне чудилось, будто нечто пробралось ко мне в рот, потом проникло в желудок и еще дальше, в кишечник… нечто, не имеющее тела в привычном понимании… Я очень устал. Мгновенно засыпаю на сиденье, а когда пробуждаюсь, мы уже едем по северной Флориде.

Федор взглянул на магнитофон, чтобы удостовериться, что он работает. Неужели он неверно рассчитал дозу лекарства? Это не могут быть настоящие воспоминания! Роман просто не может помнить того, что происходило в 1935 году! Тем не менее ему определенно удалось приоткрыть дверцу, ведущую в подсознание Романа Боксера. И что там открылось — натура писателя? Похоже. Одно повествование внутри другого, воспоминание о воспоминании. И что же скрывается за всем этим?

Глаза его закрыты, веки трепещут. Роман облизывает губы и продолжает хриплым голосом:

— …путешествие на Кубу пришлось отменить, довольствовался Флоридой. Видел аллигаторов в неподвижной зеленой реке — показалось, будто мельком приметил длинный, узкий зеленый глаз и внутри этого глаза желтоватый свет, льющийся с неведомых черных небес… На обратном пути в автобусе пришлось написать целую кучу писем, боюсь только, что почерк будет с трудом разбираем… О, опять эта боль! Она поселилась внутри и беспрестанно грызет меня. Будь оно проклято, мое слабое здоровье! В последние годы мне вроде бы удалось набраться сил, я открыл для себя целительную силу солнца — но вот опять старый недуг впился в меня своими зубами. Я боюсь показаться врачу. Равно как и не могу себе этого позволить. Вся моя пища сегодня состоит из нескольких крекеров и чашки чая… большего мне просто не удастся проглотить из-за этой сводящей с ума боли во внутренностях… Похоже, я теряю вес… Умер Р. Э. Г.! Трудно представить, что «Боб с двумя пистолетами» наложил на себя руки. {2} 2 Умер Р. Э. Г.! Трудно представить, что «Боб с двумя пистолетами» наложил на себя руки. — Роберт Эрвин Говард (как его называли близкие друзья, «Боб с двумя пистолетами») покончил с собой 11 июня 1936 г., за девять месяцев до смерти Лавкрафта. ( Примеч. перев. ) Он должен был бы быть могучим воином, играючи расправляющимся своим мечом с безликими летающими тварями, атакующими его в заброшенном жутком храме, а не потерянным человечком, который вечно бормочет что-то о своих техасских соседях и не может пережить тяжелой болезни матери. Все мы не должны быть теми, кто есть, всем нам предначертано было стать кем-то другим, лучше, чем на самом деле. Но мы были взращены на зараженной почве — и я, и Р. Э. Г., зараженные души, которых коснулось сияние извне. Я писал от всего сердца, но сердце мое было заключено в оболочку из темно-желтого стекла, дававшего мертвенный свет. А как много всего я хотел еще написать! Большой роман о поколениях исконных обитателей Провиденса, об их борьбе и их великолепии, об их мрачных тайнах и их доблести. Возможно, после смерти я смогу быть с ними. Я стану одним целым со старинными домами Провиденса, буду бродить по городу и отыскивать его тайны… И я ни за что не покину Провиденс после того, как испущу свой последний…

Милая маленькая сестричка берет меня за руку — нежнее, чем когда-либо брала Соня. Но благослови Господь Соню за ее бесконечное терпение! Если бы только… но сейчас уже слишком поздно думать об этом. Сестричка обращается ко мне: «Говард, вы меня слышите?.. Доктор, мне кажется, мы его потеряли! Жалость-то какая! Такой был приятный джентльмен, и едва ли старше, чем…» Остального уже не слышу; я парю над ними, удивленный тем, насколько истощено мое безжизненное тело: губы оттянулись, обнажив зубы, массивная челюсть выдвинулась вперед, в пальцах, кажется, не осталось и кровинки. Я рад наконец освободиться от этого тела. Здесь нет больше боли! Но что-то зовет меня из тьмы наверху. Сияние Небес? Нет-нет, мне-то все ведомо. Я знаю о мрачных безднах, о бесконечном провале там, на краю неба. Вечно голодная Бездна. Я не хочу туда! Я отправлюсь повидать Данна. Да, добрый старина Данн. Есть что-то умиротворяющее в компании моего приятеля по Клубу. Я отыщу дорогу к дому Данна… Сюда, а затем сюда… Перелетаю от одного дома к другому… Сколько времени прошло? Годы? Да, но это не имеет значения. Я несусь, точно падающий лист, с потоком времени, меня гонит по улицам Провиденса. Как же быстро сменяются времена года! Желтеющие листья, падающий снег, весенняя капель, тюльпаны… Я вижу других духов. Некоторые пытаются заговорить, но я их не слышу… Вот он — дом Данна! Сейчас посмотрю, дома ли он сам. Но нет, отец Данн переехал отсюда {3} 3 …отец Данн переехал отсюда. — В 1914–1916 гг. Г. Ф. Лавкрафт посещал собрания литературного клуба в ирландском квартале Провиденса, где свел знакомство с неким Данном, слесарем по профессии. В 1917 г. Данн предпочел тюрьму призыву на военную службу (он ненавидел англичан и не хотел воевать на их стороне), а впоследствии стал священником. . Вижу маленькую ирландскую девочку, которую усыновили Данны. И еще вижу кошку, ее кошку, вскорости ожидающую потомства. О, быть котом! Почему нет? Мышки… они вкуснее, когда убегают… говорю с девочкой… она в страхе кричит и швыряет в меня какой-то предмет. Прогоняет меня из дому!