Джон Ширли - Черные крылья Ктулху • 2 [Восемнадцать историй из вселенной Лавкрафта] [сборник]

Но что это? По улице несется одна из этих грохочущих металлических штуковин! Я попадаю под колеса огромного грузовика, и они сминают меня, будто мокрую тряпку… Чудовищная боль… Я парю над грузовиком и вижу, как корчится в предсмертной агонии мое тело — тело кота. Но я снова чувствую себя умиротворенным и вновь дрейфую над старым Провиденсом. Хочу, как и ранее, странствовать от одного дома к другому… и ждать. Быть может, в следующий раз мне повезет найти более подходящий объект. Кого-то. Пару рук, которые смогут придать форму грезам…

Великая Бездна взывает ко мне, снова и снова. Но я не отвечу на ее зов! Моя древняя душа исполнена силы, такой силы, какой никогда не имело мое тело. Она сопротивляется. Теперь я могу вспомнить, что увидел в развалинах старинного маяка: под его фундаментом скрывался потайной водоем, древний пруд шаманов из индейского племени наррагансетт. В нем был сокрыт фрагмент огромного полупрозрачного желтого камня, часть гораздо большего монолита, ныне затерянного глубоко в водах океана, а некогда располагавшегося в самом центре древнего храма в стране, которую некоторые зовут Атлантидой.

Похожий на кошачий глаз камень откололся от Юггота в результате столкновения с кометой и спустя какое-то время прилетел на нашу планету, где вступил в мысленный контакт с первыми «настоящими людьми». Он дал древним шокирующее знание об их ничтожности в масштабах Вселенной и о бесконечном мраке Космоса.

Он говорил и со мной, завораживающим шепотом, еще с той поры, когда я был ребенком. Моя мать тоже его слышала и видела мельком его проявления: безликих тварей, которые уползали от него и скрывались за углом дома. Она мне все рассказала о них, моя дорогая полубезумная матушка Сара. Она бывала в том месте и слышала его шепот. И похоже, он заронил в меня свое семя — и семя это проросло в причудливое древо моих невероятных историй…

Я дрейфую над обсаженной вязами улицей, не в силах покинуть мой любимый Провиденс. Однако зов Великой Бездны столь силен. Настойчив. Особенно громко он звучит, когда я посещаю кладбище Суон-Пойнт. И он уже более не просит — теперь он требует!

На этот раз есть только один способ избавиться от него: я должен скрыться в чьем-то теле… Мне нужно найти место, в котором можно было бы затаиться, как я прежде затаился в теле кота… Замечаю женщину. Это миссис Боксер, она ждет ребенка. Я чувствую, как в ее чреве колотится сердечко — и оно взывает ко мне… Проникаю в нее и засыпаю там, соединяюсь с ее сыном, он сейчас как «чистая доска»…

Прихожу в себя на пляже, уже взрослым человеком. Я не могу нормально говорить. Не способен контролировать свое тело. Оно дергается, словно в лихорадке, и произносит что-то в маленькое устройство, а оттуда раздается голос: «Господи, о чем ты? Это же твоя мать! Ради всего святого, что такое ты говоришь, Роман?» Если б только я мог заговорить и назвать ей свое имя. Слышу голос — он исходит из моего собственного рта, но это чужой голос, он принадлежит не мне. Хочу назвать ей свое имя, но не могу… Меня зовут…

Федор склонился еще ниже над пациентом. Следующие слова тот произнес едва слышным шепотом:

— …Говард. Говард Филлипс. Говард Филлипс Лавкрафт…

После этого Роман уснул — естественная реакция организма на действие препарата. Сейчас его нельзя было беспокоить, будить, задавать вопросы, ради его же безопасности.

Совершенно сбитый с толку Федор сидел рядом с Романом и внимательно смотрел на мирно спящего молодого человека. Он находился в фазе быстрого сна. Как бы Федору хотелось знать, что ему сейчас снится!

Федор вырос в Провиденсе и, конечно же, как все местные жители, слышал про Лавкрафта. У юного Федора Чески был в жизни свой «лавкрафтовский» период. Но однажды — было ему тогда тринадцать лет — мать обнаружила книги, решительно собрала их в стопку и с грозным видом объявила сыну, что он может навсегда забыть обо всех поблажках и хорошем к себе отношении, если вздумает снова их читать. Она сказала, что ей-то известно про этого Лавкрафта. Люди украдкой рассказывают о нем такое, что и произнести в приличном обществе неудобно.

Безусловно, это был один из приступов паранойи, так характерных для матери, но после того случая Федор стал проявлять интерес к более современным авторам: сначала Брэдбери, за ним последовал Сэлинджер, а после он переключился на Робертсона Дэвиса. О Лавкрафте Федор больше не вспоминал — по крайней мере, осознанно.