Ши Эрншоу - Зимняя Чаща

Небо за окном все еще темное, без просветов. Сколько сейчас времени, я сказать не могу, и сколько еще осталось до рассвета, тоже не знаю. Возможно, память вернется ко мне, когда лучи утреннего солнца коснутся моего лица, а ночные тени уползут в свои пыльные темные углы. Может быть.

– Спасибо, – говорю я. Меня неудержимо клонит в сон, веки слипаются.

Она кладет на диван подушку и еще два одеяла, улыбается и, повернувшись, отправляется к лестнице. Ее волк бежит следом. На нижней ступеньке она задерживается, словно забыла что-то. Завтра ты будешь в полном порядке. Завтра ты вообще даже не вспомнишь про лес. Ты даже обо мне завтра не вспомнишь.

Но она ничего такого не говорит, волосы падают ей на глаза, когда она начинает подниматься по лестнице. Я слышу звук ее легких шагов, вижу, как слегка прогибаются, поскрипывая, деревянные ступеньки у нее под ногами, потом начинают потрескивать балки, и я чувствую себя выбитым из колеи, одиноким, растерянным.

Я нахожусь в доме девушки, которая живет за озером. Девушки, которой нельзя доверять. Ее имя медленно всплывает из глубин моей памяти. Имя, которое шепотом произносили в лагере, когда по ночам рассказывали страшные истории. Истории, от которых мороз пробегал по коже.

Это имя звенит сейчас у меня в голове: Нора Уокер.

Девушка, в жилах которой течет лунный свет.

Я лежу в своей кровати на чердаке и думаю о парне.

Об Оливере Хантсмене.

О том, как смотрели на меня его глаза – ярко-зеленые, напоминающие пробившуюся из земли свежую весеннюю траву. И доброе выражение было у этих глаз. Как ложились мягкими волнами вокруг ушей его просыхающие волосы. Как, прежде чем что-нибудь сказать, он задерживал дыхание, взвешивая каждое слово. Вспоминаю, как подкатывало к горлу мое сердце и кружилась голова. Я очень хочу забыть, вытравить из памяти это чувство. Хочу, но не могу.

Вспоминаю миг, когда нашла Оливера в лесу – он лежал в снегу, и его закрытые глаза напоминали полумесяцы, а губы были белыми от холода. Что он видел в том лесу? И почему лес сохранил ему жизнь? Как хотелось бы мне сорвать с Оливера его внешнюю броню и посмотреть, что же он скрывает внутри.

Сейчас он спит внизу, и я знаю, что даже тепло от жарко растопленной печи не сумеет отогреть Оливера и не излечит от того, что его страшит.

Оливеру необходимо лекарство. Но не то лекарство, которое можно купить в аптеке по рецепту, выписанному врачом. Ему нужно лесное лекарство.

«Легко вылечить подхваченную в лесу простуду можно с помощью того, что растет в этом лесу» , – звучит у меня в голове голос бабушки. И она, как всегда, права.

Я на цыпочках спускаюсь с чердака вниз. Крадусь тихо, словно мышка. Словно семя, что падает по весне в землю.

Толчком открываю дверь маминой спальни и захожу внутрь. В комнате пахнет мамой – ванилью и медом. От мамы всегда пахнет медом. Этим запахом пропитаны ее волосы и руки. От него невозможно избавиться, ничем нельзя перебить. Полностью, во всяком случае. Три недели назад мама уехала в приморский городок Спарроу, повезла туда четыре ящика своего дикого клеверного меда, тщательно уложив их в кузов своего грузовичка. В полнолуние мама собирает соты диких пчел, живущих в Чаще, затем выкачивает из них мед, разливает в стеклянные банки и развозит их по небольшим магазинам, торгующим экологически чистыми продуктами в городках, разбросанных вдоль западного побережья. Магазины очень хорошо платят за мамин мед из Чащи. Говорят, что он слаще, чем настоящий тростниковый сахар, и может излечивать многие кожные заболевания, а также укусы пчел, сыпь и солнечные ожоги.

С тех пор как мама уехала, я с ней ни разу не разговаривала, поскольку телефонная линия оборвана, а единственная дорога засыпана снегом. Но мы привыкли к зимним бурям. Привыкли быть отрезанными от внешнего мира. И хотя я, наверное, должна бы тосковать без нее, чувствовать себя одиноко, это не так. У нас с мамой гораздо больше различного, чем общего. Я – дочь, которая стремится стать Уокером, а она не хочет быть ни Уокером, ни матерью.

Из-за моего любопытства, страстного желания знать все о нашем прошлом и разобраться, кто я есть на самом деле, мама считает меня предательницей.

А я хочу понять ту тьму, что живет во мне.

В свою очередь, я тоже считаю маму предательницей. За то, что она молчит, когда бывает дома, наотрез отказывается говорить со мной о бабушке и о тех Уокерах, которые были до нас.

Так что я, честно говоря, даже люблю, когда мама уезжает, а я остаюсь одна в нашем старом доме.