Тимофей Надолин - ЧАЩА

Электричка, мигнув огнями задней кабины, втянулась за поворот, и на единственного сошедшего с неё пассажира из леса прыгнула ночь. Было новолуние. И хотя небо было ясное, звёзды, такие яркие и красивые, не освещали предстоящей человеку дороги.

Несмотря на это, мужчина поправил лямки рюкзака и уверенным шагом двинулся по давно известному пути.

Метров триста он прошёл не торопясь, ни на что не обращая внимания, но потом вдруг остановился и простоял минуты две, слушая мёртвую тишину вокруг. Даже электрички, которая отошла километра на три и остановилась на следующей станции, не было слышно.

Это было очень необычно. За свои сорок с небольшим лет он очень часто бывал в лесу, как днём, так и ночью, и всегда лес был полон каких-нибудь звуков. Шумели деревья, шуршала трава, ломалась сухая ветка, да и сам лес издавал какие-то звуки, присущие только ему. Сейчас же он как будто исполнял обет молчания.

Человек постоял ещё с минуту, ощущая, как беспокойство заползает к нему внутрь, разливаясь там глотком холодной воды, но так ничего и не услышав, двинулся дальше.

Звук собственных шагов немного успокоил. Подумаешь – тишина. Это лучше, чем когда в лесу горланили подвыпившие малолетки, приехавшие оторваться на природе. Просто нет ветра, и поэтому ничего не шумит, не шуршит и не ломается.

Вдруг он осознал, что всё ещё старается услышать, как электричка отходит от следующей станции. Даже днём это всегда было слышно, хотя станция находилась за горой и двумя поворотами, но сейчас с той стороны не доносилось ни звука, а по времени поезд должен был давно уйти.

Но это тоже легко объяснялось. Электричку могли задержать на станции по каким-то своим железнодорожным причинам.

И всё равно, вроде всё для себя объяснив, он не смог успокоиться. Какая-то враждебность как будто бы зависла над его головой, всматривалась ему в спину, подглядывала за ним из кустов, готовилась прыгнуть на него из-под ног.

Человек уже просто заставлял себя идти. Внутри плотно укрепился страх, безотчётный, непонятный, который всегда появляется неожиданно и так же неожиданно исчезает. Только на этот раз уходить он не собирался.

Он постарался думать о чём-нибудь постороннем, не об этой тишине, но ничего хорошего в голову не лезло.

Вдруг появилось сильное желание обернуться, как будто в спину кто-то смотрит, пристально и зло, но он не позволил себе этого, просто ускорил шаг. Так и шагал, почти бежал, смотря только себе под ноги. Перед глазами мелькали шпалы, как всегда уложенные через разные промежутки, и мелькали всё быстрее и быстрее. Он пытался считать их, чтобы отогнать страх, от которого уже начала болеть голова, но больше двух десятков насчитать не мог. Сбивался и начинал снова, и снова, и снова. Пока не понял, что голова болит уже не только от страха. Головная боль, начавшаяся несколько минут назад где-то в области затылка, теперь заполнила всю голову. Билась в висках, давила на лоб, пульсировала над бровями. В глазах замелькали какие-то цветные фигуры.

Еще через несколько секунд он почувствовал слабость в ногах и вынужден был остановиться. Пытаясь сбросить с себя это недомогание, человек помотал головой, но стало ещё хуже, настолько, что он даже пошатнулся. Поэтому он перестал двигаться вообще, закрыл глаза и просто стал ждать, когда непонятные боль и слабость пройдут сами собой.

Страха уже не было. Боль вытеснила и страх, и вместе с ним мысли. Да и тело он уже не ощущал. Только тупая ноющая боль, которая накатывала волнами и с каждой такой волной становилась всё сильнее и сильнее.

Человек застонал и опустился на колени. Оперевшись руками в брусок железнодорожной шпалы, он пытался хотя бы так сохранить равновесие. Но боль скрючила всегда такое послушное тело, и человек тяжело повалился на правый бок, сильно ударившись головой о рельсу. Из-за этого удара боль усилилась настолько, что из горла вырвался уже не стон, а хриплый крик. Но он не услышал даже его, потому что боль была и в ушах. Она была повсюду. Казалось, и одежда и рюкзак за спиной корчатся в конвульсиях.

Наконец тело устало. Борьба с этим непонятным недугом вымотала его настолько, что сил осталось только, что бы дышать. Но и дыхание причиняло боль. В горло, вместе с каждым вдохом, впивались миллионы иголок, а лёгкие как будто обливали кислотой.

Человек уже не пытался ни кричать, ни двигаться, ни даже внутренне бороться. Он просто лежал на рельсах и ждал, может, смерти, может, выздоровления.