Ши Эрншоу - Зимняя Чаща

Никакого оглавления или указателя в конце книги не было. Никаких разделов или глав. Каждая женщина из рода Уокеров делала свои записи безо всякой системы, а после нее книга переходила к новой наследнице, и та начинала писать свое. Кое-где на страницах встречались бурые пятна от пролитого чая и смазанные следы от давным-давно съеденного шоколада, а прочитать несколько самых первых страниц было невозможно, потому что чернила здесь от времени совершенно выцвели. И через каждые несколько страниц встречалась краткая история жившей когда-то женщины из рода Уокеров – дата ее рождения, ее дар, когда она умерла и от чего. Таким образом, книга была не только сборником рецептов и наставлений, но и семейным архивом, хранившим память о каждой женщине из нашего рода.

Но после смерти бабушки и спустя всего неделю после моего пятнадцатого дня рождения мама взяла книгу и засунула в деревянный ящик под кроватью. Сделала так, словно не доверяла мне, словно пыталась стереть память о моей бабушке, а вместе с ней и обо всех Уокерах. Больше всего мама всегда хотела быть нормальной.

Порвать все связи со своим прошлым. Не хотела, чтобы ее называли ведьмой или чокнутой, не хотела ловить на себе взгляды осуждающих, когда шла по городу, не хотела слышать, как за ее спиной шепчутся, что в волосах у нее живут пауки, а под ногтями ног водятся жуки.

Мы – Уокеры. Наши предки жили в этих лесах задолго до того, как разбили свой лагерь на берегу Черной реки первые золотоискатели. Мы вышли из этого леса. Родились из его корней, соленой морской воды и выветренных от времени камней.

Мы все дочери леса.

Мы не можем жить без него, а он без нас.

Я сижу, скрестив ноги, на белом постельном покрывале. Снежинки влетают в комнату, опускаются на Фина, который свернулся в клубок на полу и спит, прикрыв нос хвостом.

Я открываю книгу, и меня обдает запахом сожженного зверобоя и жасмина. Точь-в-точь как в те вечера, что я проводила вместе с бабушкой. Гулко бьется сердце. Я испытываю трепет, смешанный со страхом. Если мама обнаружит, что я брала книгу из-под ее кровати, она рассердится. Очень сильно рассердится и спрячет книгу так, что я уже никогда не смогу вновь отыскать ее. Или вообще уничтожит, сожжет.

И все же я склоняюсь над книгой, и мне на глаза падает прядь волос – тонких и иссиня-черных, как у бабушки. Между прочим, мой крючковатый нос, и темная бездна во взгляде, и печальный изгиб губ – все это от бабушки. Напоминание, что бабушка живет во мне.

Под весом лунного камня поворачивается в сторону кольцо на пальце, когда я листаю страницы книги. Рецепты, записи, сделанные углем и карандашом рисунки, наброски…

Наконец я нахожу то, что мне нужно. Простое средство от простуды. Этот рецепт так часто перечитывали, что страница сложена пополам, чтобы ее легче было отыскать.

Если честно, сам рецепт не очень колдовской, но бабушка часто прибегала к нему в холодные январские дни, чтобы согреть свои промерзшие косточки, унять кашель, восстановить кровообращение в застывших пальцах рук и ног.

Я молча, тихо спускаюсь вниз, на кухню.

Найти необходимые ингредиенты совсем не сложно. Один из шкафов у нас на кухне целиком заставлен стеклянными банками, в которых хранятся сушеные травы, молотые корешки и ароматные жидкости, а на крышке каждой банки от руки написано, что именно в ней находится. Здесь есть даже банка с надписью «Озерная вода» – это на случай, если на этой воде нужно срочно приготовить какое-то снадобье, а времени, чтобы бежать сотню метров до берега, нет.

Мама к этому шкафу даже не прикасается, но, правда, ничего из него не выбрасывает, хотя даже травки никогда не заваривает, в отличие от бабушки. Как я уже говорила, мама изо всех сил старается показать, что она не Уокер, но все равно не может стереть память о нашем прошлом. И от лунного света, который течет у нас в жилах, избавиться не может.

Я кладу нужные ингредиенты в тот самый медный котелок, которым пользовалась бабушка. Молотая гвоздика, растертый в порошок кардамон, щепотка травки, которая называется кандык, или собачий зуб , и немного красноватой настойки из банки, на которой написано «Беро» .

Получившуюся смесь я перекладываю в маленький холщовый мешочек и иду с ним в гостиную, где спит Оливер. Его темные волнистые волосы уже высохли, он не просыпается и даже не шевелится, когда я, приоткрыв одеяло, осторожно прикладываю мешочек к его обнаженной груди. Он дышит во сне медленно и ровно, но вдруг вздрагивает – его глаза начинают бешено вращаться под закрытыми веками, все тело напрягается. Оливер видит сон и напоминает мне в эти секунды умирающее животное – сражающееся, цепляющееся из последних сил за свою жизнь. Я могла бы подлезть под одеяла, обнять Оливера, слушать, как бьется его сердце под моими ладонями, могла бы дождаться, когда он согреется, а потом вернуться в свою кровать наверху.