Гийом Мюссо: Жизнь как роман [litres]

Назавтра я позвонила в издательство, сказалась больной, предупредила, что не приду на работу, и поспешила на улицу Ломон. Раньше я там не бывала. Ранним утром эта улица, спускающаяся к лавкам улицы Муффтар, была малолюдной и какой-то провинциальной. Мне показалось, что я попала в декорации старой постановки сюжета про комиссара Мегрэ на «Франс Телевизьон». Дом, где закончил свои дни Фредерик Андерсен, был одним из самых запущенных в округе: такими «современными» зданиями с грязно-коричневым бетонным фасадом изрядно засорили Париж в 70-е годы. Сначала я решила, что в доме нет консьержки, но оказалось, что она живет в соседнем здании: жилой комплекс насчитывал три корпуса.

Я постучала в дверь Антонии Торрес, которую цитировала газета, и наврала, что ищу квартиру на съем. Сказала, что читала на прошлой неделе «Паризьен», и поинтересовалась, свободна ли еще студия месье Андерсена. Унять Антонию оказалось невозможно. Первым делом она поведала, что Фредерик Андерсен не поддерживал контактов со своими близкими. Никто из них не объявился после его смерти. Арендодатель уже освободил квартиру от всего скарба, перенеся его до поры до времени в подвал. Я узнала от Антонии, что Андерсен преподавал в свое время в лицее в 13-м округе, однако слабое здоровье давно заставило его перестать работать. «Он преподавал английский язык?» – «Возможно», – ответила Антония.

Я узнала достаточно, чтобы что-нибудь предпринять. До полудня я сидела в кафе на улице Муффтар, прокручивая в голове вариант за вариантом. Я была твердо убеждена, что в моей жизни наступил поворотный момент. Больше подобного парада планет ждать не приходилось. Были, конечно, риски, окно возможностей было узким, но это приключение внезапно придало моему существованию смысл.

В обеденное время разразилась гроза. Я вернулась на улицу Ломон и, пользуясь пеленой дождя, проскользнула вслед за въезжавшей машиной на второй уровень подземной парковки. Многие боксы были закрыты, но я обнаружила три за общими воротами. Одно место из трех пустовало, одно было занято автомобилем, третье оказалось заперто на большой висячий замок. Обычно такие вешают на колеса скутеров и мотоциклы. Я надолго задержалась перед дверью, таращась на замок. Все было кончено, эта штука мне не по зубам: у меня не было ни инструментов, ни сил, чтобы ее взломать.

В голове у меня закружился водоворот мыслей. Не обращая внимания на дождь, я дошла пешком до агентства прокатной фирмы Hertz на бульваре Сен-Мишель, где не глядя взяла машину и преодолела сто километров между Парижем и Шартром. Там обитал мой кузен Николя Жерве по прозвищу «толстяк Нико», он же «толстяк-простак» и еще почему-то «маленький член», работавший пожарным. Он был не самым большим ловкачом в департаменте Эр и Луар, да и виделись мы с ним нечасто, зато он всегда был рад помочь и не отличался проницательностью. Что бы обо мне ни думали другие, я никогда не была ни милой, ни доброжелательной. Зависть, ревность, недовольство всем на свете – вот что всегда меня отличало. Приветливое выражение лица и сдержанность вводят людей в заблуждение: покой мне только снится, я – клубок нервов. Меня считают миленькой, а я – само неистовство. Кто-то думает, я наивна, а на самом деле я – воплощение коварства. Один Ромен Озорски знал мне цену: он высмотрел спрятавшегося среди лепестков розы скорпиона. Что не мешало его любви.

Я застала Нико у его мамаши, прикинулась безутешной и попросила помочь мне открыть ворота гаража, в котором мой бывший якобы запер принадлежавшее мне барахло. Кузен-пожарный заглотил наживку, прельстивший ролью спасителя. Ближе к шести часам вечера я сдала машину в Шартре, на бульваре Куртий, и села на пассажирское сиденье внедорожника братца Нико, вооружившегося длиннющими кусачками, которыми пожарные при необходимости атакуют засовы. Замок на улице Ломон оказался хлипким. Я поблагодарила родственника за помощь и помахала ему ручкой, чтобы не дать времени сообразить, во что он ввязался.

В боксе я провела добрую часть ночи, изучая при помощи фонаря, который стянула из машины Нико, пожитки Фредерика Андерсена. Кроме примитивной мебели и инвалидного кресла там валялась электрическая пишущая машинка Smith Corona, два пластмассовых чемодана с грампластинками и CD-дисками: Тино Росси и Нина Наген, Нана Мусаури и Guns N’Roses… Еще я нашла пачку старых номеров «Нью-Йоркера» и три коробки с книгами на английском: книги издательства Penguin Classics, детективы карманного формата, аннотированные экземпляры «Американской библиотеки». Интересен был гараж также тем, чего в нем не оказалось: мне не попалось ни фотографий, ни писем. Зато в железном шкафу с выдвижными ящиками я нашла нечто, на что не смела надеяться: еще два напечатанных на машинке романа, «Равновесие Нэша» и «Конец чувств». Стараясь побороть дрожь, я с опаской перелистала первые страницы. Передо мной были не черновики, а законченные произведения, не менее блестящие, чем «Девушка в лабиринте».