Гийом Мюссо - Жизнь как роман [litres]

На вопрос, способны ли все еще книги менять жизнь, Фантина де Вилат отвечает, что «во всяком случае, конкретная книга еще может спасти чью-то жизнь» и что именно для этого она и практикует свое ремесло, пользуясь одним-единственным компасом: своим желанием издавать книги, «которые хотелось бы прочесть ей самой как читательнице». «У меня такое впечатление, что все изданные мной романы – булыжники, мостящие длинный путь, – признается Фантина. – Путь, ведущий к чему-то или к кому-то», – загадочно заключает она.

Фантина де Вилат в 6 датах

– 12 июля 1977 г.: родилась в Бержераке (Дордонь).

– 1995–1997 гг.: посещала подготовительные литературные курсы.

– 2000–2001 гг.: работала в США в издательствах «Пикадор» и «Литтл, Браун».

– 2004 г.: основала издательство «Фантина де Вилат». Издала «Девушку в лабиринте».

– 2007 г.: присуждение премии «Медичи» роману Марии Георгеску «Алтарь».

– 2009 г.: Флора Конвей получает премию Франца Кафки.

Меня зовут Фантина де Вилат.

В 2002 году – мне в тот год исполнилось 25 лет – я вступила в связь с писателем Роменом Озорски. Последовало девять месяцев беспорядочных тайных свиданий. Озорски был женат, меня эта ситуация смущала. Но все эти девять месяцев были наполнены счастьем и гармонией. Чтобы проводить со мной больше времени, Ромен соглашался на все предложения по продвижению его книг за границей. Никогда я так не любила путешествовать, как в те месяцы: Мадрид, Лондон, Краков, Сеул, Тайбей, Гонконг…

«Благодаря тебе моя жизнь впервые стала интереснее моих романов», – твердил мне Ромен. Он говорил, что я приношу в его жизнь романтику. Я догадывалась, что то же самое он говорил всем женщинам, но одного у Ромена Озорски нельзя было отнять: он умел вскрывать в людях качества, неведомые им самим, внушать им уверенность к себе.

Впервые взгляд мужчины придавал мне сил, делал меня красивой. И впервые, спасаясь от страха потерять кого-то, я предпочитала думать, что еще его не нашла. От одной мысли о том периоде моей жизни я испытываю головокружение и трепет. Всплывает твердое ядро воспоминаний. То был год войны в Ираке, гибели журналиста Дэниэла Перла, обезглавленного в Пакистане, страха перед Аль-Каидой. Год девиза «Наш дом горит, а мы отворачиваемся», год ужасного захвата заложников в московском театре.

Мало-помалу я капитулировала и признала очевидное: я влюблена в Ромена. Истина состояла в том, что я проживала с ним историю из тех, что метят раскаленным клеймом, «великую разнузданность во всех смыслах», о которой говорит Рембо [17] А. Рембо. Письма ясновидца. . Но, переживая эту страсть, я уже знала, что больше никогда в жизни не испытаю таких сильных чувств. Что они стали апогеем моей любовной жизни, всплеском, вспышкой, в сравнении с которой все дальнейшее неминуемо покажется тусклым и пресным.

Так я сама тоже поверила в эту любовь.

Согласившись на совместные проекты с ним, я окончательно распоясалась. Я позволила себе думать, что наш роман может достигнуть кульминации, и дала Ромену согласие на то, чего он требовал несколько месяцев: сообщить жене, что их брак закончен и что он намерен с ней развестись.

Но кое-чего я не предусмотрела: что Альмина именно в тот вечер тоже кое-что сообщит мужу. Она ждала ребенка. Мальчика. Маленького Тео.

Ромен

От кого: Ромен Озорски

Кому: Фантине де Вилат

Тема: Правда о Флоре Конвей

21 июня 2022 г.

Дорогая Фантина,

после двадцати лет молчания я сегодня решился тебе написать с больничной койки. Если верить докторам, то в ближайшие дни я, наверное, не умру, но здоровье мое хрупкое, и если этому суждено случиться, то мне хотелось бы, чтобы ты кое о чем знала.

В конце 1990-х годов, опубликовав больше дюжины романов, я надумал начать выпускать тексты под псевдонимом. Мои книги расходились, конечно, хорошо (очень), но теперь их читали сквозь этикетку. Они становились уже не событием, а в лучшем случае ежегодной встречей. Я устал слушать о себе одно и то же, отвечать на одни и те же вопросы в интервью, оправдываться за свой успех, за читателей, за то, что наделен каким-никаким воображением.

И вот в поиске новой творческой свободы я решил рискнуть и начать писать рассказы по-английски. Сменить язык, стиль, жанр. В создании литературного двойника присутствовала игровая сторона – продолжать игру с читателями, натянув маску, – но одновременно оживала старая фантазия, с которой имели дело многие до меня: возродиться, поменяв личину.