Лин Яровой - Зазеркалье

— Посмотри на меня, старый друг, — раздался змеиный шёпот. — Посмотри и увидишь силу, что способна победить смерть.

Я обернулся.

И увидел царя.

Чёрный человеческий силуэт, огромный — от земли до тонущих во мраке сводов, тянулся по всей противоположной стене и дрожал в раскаленном мареве. Окутанный дымом, вышитый из мрака. Будто золой нарисованный.

Это была моя тень.

Рядом с силуэтом тянулась гигантская тень верёвки с петлёй на конце.

— А вот и душа твоя, царь. В ногах лежит, молит, жертвы ждёт.

Я опустил взгляд и увидел Лиду. Сложив руки на груди, словно гоголевская панночка, она лежала на белых камнях у стены — босыми стопами ко мне, головой к тени. На груди жены сидела маленькая смолянистая ящерка — смотрела на меня жёлтыми глазами и трясла хвостом.

Дернувшись к Лиде, я вдруг понял, что не могу сойти с алтаря. Ботинки приросли к белому камню.

— Сегодня — Пасха, царь, — заговорила тень хриплым голосом. — Праздник и воскресенье. Время, когда оживают ведьмы и колдуны. Так что не бойся, котик. Невеста твоя жива. И будет жить вечно, если завершишь обряд.

— Какой обряд? Чего ты хочешь?!

— Жертвы, сиротка. Одной лишь жертвы. Там, наверху, смерть уже ищет душу твою и заглядывает в каждое окошко, в каждое зеркальце, но не может никак отыскать. Не под силу ей спуститься сюда — в наше тёмное царство, на котором распускается жизнь. Ведь царь хранит и царь милует. Но коли душа невесты твоей вознесётся, коли поднимется над темнотой, не жди милосердия от речной ведьмы. Тут же всё и закончится, и пропадёт невеста твоя в омуте, и заблудится навсегда в отражениях.

Верёвка с петлёй опустилась ниже — закачалась перед лицом, совсем как живая.

— Смерти моей желаешь, царь? Хочешь, чтоб я вздёрнулся тебе на радость?

— Не смерти, сиротка. Бессмертия, — отвечала со стены тень. — Кто душу свою хочет сберечь, тот её потеряет. А кто потеряет душу ради Царя, тот обретёт её.

— От Матфея, — вспомнил я, усмехнувшись. — Неужто и ты чтишь Писание?

— Писание едино для всех, сиротка. А ты всё никак не привыкнешь. Всё режешь мир на тёмное-светлое, на истину да обман. Думаешь, раз я дьявол, то не могу исповедовать свет и говорить правду, но правды-то нет никакой. Ни добра, ни зла, ни рая, ни преисподней. Всё это — лишь твои отражения, в которых ты заблудился, и осколки, которыми ты изранился.

— Так ты, наверное, и говорил Сивому? Так убеждал его убивать?

— Так, сиротка. Всё так.

Чёрный дым факела закружился вокруг, оплетая кольцами. В глазах защипало. Во рту появилась ядовитая горечь.

— Правды нет, сиротка, но нет и обмана, — шептала со стены огромная тень. — В нашем мире нет ни зеркал, ни смерти, ни отражений, а значит, едино всё, и нечему разрезать нас на лево и право. Вспомни, кто раскрывал перед тобой время, кто показывал будущее и рассказывал прошлое. Вспомни, что говорила невеста. Корни уходят под землю и ветви тянутся к небу, но на самом деле — едино всё. На самом деле время — это лишь тонкая верёвочка, что закручивается петлёй. И глядя в неё, ты всегда находил ответы. Всегда побеждал. Всегда нёс свет и проливал кровь, чтобы поймать собственные отражения — таких же, как ты, — сынов, мужей и отцов, льющих кровь нашей общей матери. Общей души. Общей родины. И на чём, по-твоему, она держится — родина? На чём стоит наша святая Роща? Почему мы единственные, кто до сих пор хранит сказку, в отличие от мёртвых, погибших земель, что лежат далеко за холмами и синей тайгой? В чем наш секрет, котик? В чём наш истинный путь?

Дым чадил всё сильнее и душил меня так же, как шёпот, лившийся со стены. Чёрная ящерка на груди Лиды гремела хвостом. Дьявол читал мне проповедь:

— Традиции, котик. Вот что уравновешивает мир и вот на чём держится Роща. Традиции, память и кровь. Кровь, которую нужно проливать снова и снова, и снова, чтобы огонь не погас и чтобы жизнь продолжалась. Наша земля, наша общая мать, наша жена должна исходить этой кровью, чтобы быть всегда молодой, чтобы иметь возможность рожать. И в этом всё колдовство, сиротка. В вечном подвиге, в вечной жертве и в вечном огне, который никогда не угаснет. Неужели ты думал, что наша родина стоит на любви, теплоте и смирении? Брось, сиротка, мы дети тайги, и сила наша в зверином дыхании, хмельном кураже и лесном перегное. Мы живём без любви от рождения до бессмертия, и возделываем русский дух — гниль, на котором цветёт мир. Такова наша судьба и такова особая миссия — быть чернотой, темнотой и туманом. Мы — гниль, сиротка. Мы — ветер. Мы — лес. Мы — осень, и мы — чернозём, без которого не расцветает весна, ведь кто-то в этом мире должен делать грязную работу, и так уж вышло, что испокон веков её делаем мы. Вспомни свой герб, сиротка. Вспомни двуглавую птицу, выклевывающую печень пророку. Вспомни бронзовые штандарты и вспомни, кому поклонялись легионы народа, что однажды распял Царя. Вспомни знамя нашего сердца — нашей столицы. Думаешь, мы выбрали эту картину, потому что главный на ней всадник в плаще? Думаешь, он — святой мученик? Ошибаешься-ошибаешься, котик… Мы вовсе не всадники. Мы — змеи, погибающие под копьём, и только змеи на самом деле и были святыми, ведь это они жертвовали, они мучились, и они на протяжении вечности бросали вызов серебряному копью. Мы — те, кто рождает противоречье, сиротка. И мы — те, кто объединяет. Мы — те, кто хранит сюжет — от поколения к поколению, от отца к сыну, от сына к внуку, и так на протяжении вечности — ветер от ветра, пламя от пламени. Мы — другая сторона мира и его изнанка. Мы и есть Зазеркалье, — шептал дьявол, и голова моя кружилась от колдовства, и сознание рассыпалось и звенело осколками — стрекотало змеиной трещоткой, велосипедным звоночком, колокольным эхом — всем сразу.