Лин Яровой - Зазеркалье

— Кто здесь?!

Двойник оглянулся и облегченно выдохнул.

— Чтоб ты провалился, — шагнув к печи, мой близнец протянул руку. — Ты чего, усатый? Иди-ка сюда…

Я услышал хрип. Заметил боковым зрением, как из дома выбегает чёрный кот. Невольно проследил за ним взглядом и на мгновение потерял концентрацию. Звон в ушах ослаб. Отражение начало мутнеть, а очертания комнаты за зеркалом наоборот проступать из марева. Быстро догадавшись, что происходит, я тут же перевёл зеркало обратно и сосредоточился на чёрных закорючках. Чуть прикрыв ресницы, постарался усилить вибрации, идущие по телу. Сам не понял, в какой именно момент это удалось, но писк в ушах стал сильнее. Вновь открыв глаза, я посмотрел в отражение. И вздрогнул, едва не вскрикнув. Сдержался лишь в последний момент — уже раскрыл рот, чтобы закричать, но вместо этого издал нечленораздельный хрип.

— Ты в Рощу давно приезжал? — прозвучал голос над ухом.

Мой двойник сидел рядом на кровати. Говорил по телефону. Я смотрел в зеркало и видел одновременно два своих отражения. Одно более-менее похожее на человека — аккуратно причесанные волосы, сигарета в зубах, гладко выбритый подбородок. Второе — отражение старика. Впалые щёки, чёрная щетина, спутанные волосы.

— Скажи мне, куда Колебин делся? Что с ним случилось…

Голос начал вдруг отдаляться, исчезать, и спустя мгновение я вновь был в комнате уже один.

Чёрные «куриные лапки» на стене поползли медленнее.

Гул ветра за окнами.

Скрип петель…

Лязг железа на крыше превращается в совершенно новый звук, и над домом звенят переливы колоколов.

Чем-то глубоко за пределами сознания я понимаю: это ненастоящий звон. Он лишь в моей голове. Это мой разум заставляет мир дрожать на нужной для волшебства частоте.

«Лапки» останавливаются и бегут в другую сторону. Всё быстрее-быстрее-быстрее. Скатываются вниз по растрескавшейся извёстке.

Звон становится всё громче, ниже, крупнее — превращается в колокольный набат.

Удар.

Эхо…

Удар.

Эхо….

Удар.

Изба исчезает.

В зеркале осенний лес. Березовые листья кружат хороводами среди черно-белых стволов. Перед разведенным костерком сидит сгорбившийся старик в блёклой камуфляжной куртке. Смотрит в огонь, где горят березовые полешки. Береста тлеет в пламени — прогорает, но превращаясь в уголь и пепел, остаётся всё такой же чёрно-белой. Просто цвета меняются местами, словно огонь выворачивает их наизнанку.

Старик курит сигарету и ворошит дрова палочкой. Затем оборачивается…

— Как же долго я тебя ждал… Как же долго… Вот и всё, Андрюша. Вот всё и кончается.

Это отец. Только глаза у него мамины. Кошачьи.

Он улыбается и медленно достаёт из-за пазухи серебряную булавочку с двуглавой птицей вместо навершия. Бросает сигарету на землю, тушит ботинком. А затем втыкает иглу в землю — в собственную тень.

И падает замертво.

Удар.

Эхо…

Удар.

Эхо…

Удар.

Жёлтая листва взлетает над костром. На секунду отражение мутнеет. Но через мгновение в зеркале вновь осенний лес, и посреди рощи, рядом с берёзой стоит Лёпа — держит красный велосипед за руль. Вертит головой, словно пытается поймать взглядом ветер. Опавшие листья вьются вокруг Лёпы, закручиваясь по спирали, — кольцами, хороводами. Из их шелеста слышится змеиный шёпот:

— Приведи ко мне кота, сироточка. Найди его у калитки, принеси под сухое дерево. Царь дарит жизнь и царь милует. Я вылечу тебя, сироточка… Я научу говорить с мамой.

Лёпа крутит головой и вдруг замирает. Опускает голову, сутулится. Затем смотрит на меня из зеркала.

Наши взгляды встречаются в отражении.

Дурачок долго смотрит на меня. Затем почему-то отрицательно качает головой. Делает шаг назад. Дергает за язычок велосипедного звонка. Один раз… другой. Звук раздаётся одновременно в зеркале и в моей голове — вибрирующий стрекот, похожий на змеиную трещотку.

Всё громче, громче, мельче…

Я чувствую, как раскалывается моё сознание.

— Хватит! — кричу, глядя в зеркало.

Звон стихает. Мираж рассыпается. Моргнув пару раз, вновь вижу в отражении себя и колебинскую избу.

Чёрные «лапки» на стене не двигаются.

Тишина.

В голове гудела боль и по телу разливалась слабость. Как будто я надышался дыма, растопив печь и забыв отодвинуть заслонку.

Убрав зеркальце обратно в карман, я помассировал пальцами виски и встал с кровати, чтобы сбросить усталость. Чуть покрутил головой, щелкнув позвонками. Затем глянул на выбеленный кирпич. Заострил внимание на последней «куриной лапке» — самой большой, которая была нарисована над дровницей, выложенной полукругом у пола в стенке печи.