Лин Яровой - Зазеркалье

«Решай, Андрей. Куда пойдёшь? Что потеряешь? По сути, есть всего две тропинки. Либо к Богу, либо к дьяволу в гости. Храм, конечно, проверить нужно. Не зря ж он мне снился. И этот колокольный звон… Понять бы, что он значил».

Выдохнув белый дым, я прищурился и присмотрелся к опушке, за которой, по моим расчётам, должна была выситься церковь. Бесполезно. Сколько бы я не вглядывался, так и не разглядел ни черта. Березы скрывали всё.

«А с другой стороны, до храма далековато. И не факт, что ты действительно там кого-то найдёшь. Сейчас главное — не торопиться. Суета пожирает время, ты уже убедился в этом, потеряв Лёпу. Думай холодной головой, Андрей. Думай… Куда пойдёшь?»

Бросив сигарету, я затоптал её ботинком. И направился к избе Колебина.

Тропинка к пятистенку, протоптанная мной позавчера, была уже почти незаметна. Крапива, хоть и выглядела засохшей, поднялась снова, будто набралась силы от перегноя, на котором стоял покосившийся дом. В памяти пронеслись слова Лиды: «Гнилая кровь. Гнилые мысли».

Протиснувшись сквозь приоткрытую калитку, я вновь едва не напоролся глазом на гвоздь, торчавший из забора. «Кусаешься, старик, — провел я пальцем по ржавому железу. — Глазки забрать хочешь».

Не обращая внимания на жалящую крапиву, прошёл через двор и поднялся на крыльцо.

В этот раз землёй пахло уже в сенях.

Остановившись перед дверью, ведущей в жилую комнату, я посмотрел на обугленные половицы. Вспомнил рассказ Строганчика. Затем фразу Лёпки. «Костерок разведёшь — ящерка сама и явится». Хмыкнул, когда понял, что именно это мы с Юрой и сделали ночью. Вызвали дух старика на огонь.

Потянул за ручку двери, болтавшейся на сорванных петлях, и вошёл в комнату.

«Ну и откуда ж ты вылез, дьявол? Неужели и правда из белого камня?».

Шагнул к печи. Провел пальцами по истрескавшейся извёстке. Взялся за ручку заслонки тёмной от сажи. Заглянул в горнило…

Пусто.

«А ты что думал? — усмехнулся сам себе. — Что оттуда чёрт выпрыгнет?»

Поставив заслонку обратно, я внимательно осмотрел комнату по кругу. Обеденный стол со скамейкой, пыльный сундук у стены. Кровать на пружинах, над которой были нарисованы чёрные закорючки. Клочья паутины. Грязные желтые шторы на окнах, грязные лоскутные половики. Проломленные половицы.

«Подполье, — вдруг понял я. — Нужно проверить подполье».

Оглядевшись и не найдя нигде лаза, догадался отовдинуть в сторону сундук. Не ошибся. Ход в погреб был спрятан под ним.

С трудом подцепив крышку, я поднял её и тут же отпрянул. Из подпола несло гнилью. Приторной, омерзительной… но вовсе не той, что мерещилась мне в видениях. Это была обычная вонь сгнившей до жижи картошки.

Я поджег спичку, зажал пальцами нос и осторожно перегнулся через край. Заглянул в темноту.

Трухлявые доски. Плесень. Двухвостки.

— Мерзость, — выругался и вернул крышку на место.

Искать следует явно не здесь.

Чтобы перебить запах, от которого к горлу подступила тошнота, я снова закурил. Задвинул сундук обратно. Затем открыл его, вспомнив, что именно в сундуке по словам Строганчика лежали мамины серьги. Начал копаться в тряпье и вытащил наружу воняющие старостью вещи.

Грязные портки, майки, дырявые носки, моток пеньковой веревки, драные куртки… Странно. Женской одежды нет.

Закрыл крышку и вновь оглядел дом. Только сейчас до меня дошло: в избе не осталось вообще ничего от Варвары. Даже распятие, которое висело когда-то у дальней от входа стены, исчезло.

— Всю память о ней сжёг, старый чёрт. Ничего не оставил. Всё подчистую спалил. Душу в огонь, значит… — сказал я и почувствовал, как в голове шевельнулась догадка. Вновь посмотрел на печь. — Душу в огонь да отражение на престол. И смерти нет. Ну, конечно, — хмыкнул я, — печь — это и есть престол. Жертвенник. Камушек, крашенный кровью.

Держа сигарету в зубах, вновь дотронулся до печи. На секунду показалось, что её выбеленные кирпичные стенки стали теплее.

«Мерещится…» — подумал я, но руку на всякий случай убрал.

Выдыхая табачный дым, я смотрел на печь, и в голове крутилась лишь одна мысль. Здесь под слоем старой известки спрятана кровь Варвары. Кровь женщины, которая обнимала меня тогда в коридоре и обещала вернуться.

Кровь Марии. Мамина кровь.

Внутри ничего даже не шевельнулось. «Выгорели эмоции. Всё выгорело».

Наверное, при других обстоятельствах меня бы свела с ума эта мысль: прямо сейчас я стою там, где два года назад умерла моя мать. Здесь, в этой избе, она почти тридцать лет пряталась от меня и от Рощи. На этой кровати спала. За этим столом обедала. Об этот выбеленный угол ей проломил голову Колебин, к которому она сбежала.