Дмитрий Ахметшин - Комплот детей

Совсем рядом Милка захлёбывалась счастьем.

— Петечка, я нашла его! Мне его принесли. Они такие добрые… я попросила и мне его принесли. Теперь мы будем все вместе. Я чувствую себя как в сказке. Как будто Алиса, попавшая в зазеркалье. Только, кажется, я немного порезалась осколком стекла. Я не вижу где конкретно, но немного чувствую кровь.

Тогда он направил фонарь на жену. Она держала на руках малыша… Пётр не больно разбирался в малышах, но материнскому инстинкту Милки можно доверять. Да, он был похож на их сына. Пётр краем уха слышал что-то о таких модных на западе штуковинах, как 3D-принтеры. Якобы на них можно напечатать всё, что угодно. Даже маленькую точную копию самого себя из пластика. Так вот, малыш выглядел ровно так, как будто его напечатали на чуде техники… или слепили из воска и раскрасили, нарисовав вместо всегдашнего плаксивого выражения какую-то чудовищную полуулыбку. Как будто лицо его — окно в белые питерские ночи, где кое-как, шиворот-навыворот, карабкается на своё обычное место месяц.

Но не это вывело мужчину из себя и заставило уронить пистолет. В конце концов, он уже видел своего ребёнка таким. А вот низ живота Милки, ставший огромным кровавым пятном, в мгновение ока превратил его горло в пустыню, лишив возможности говорить и издавать какие-либо звуки.

Вдруг зажёгся свет. Игорь не видел, кто щёлкнул выключателем, да и был ли этот выключатель вообще или рогатый мальчишка, этакий мусорный шаман, просто захотел , чтобы лампочка загорелась. Он всё ещё не мог оторвать взгляда от жены. «Кто с тобой такое сотворил» или даже: «С тобой всё в порядке?» — вопрос всех вопросов, квинтэссенция человеческой растерянности — горло его не пропускало даже такой малости.

У стены стояло какое-то несуразное кресло, непонятно каким образом оказавшееся в этом подземелье. Милка с трудом подошла к этому креслу, опустилась в него и сказала:

— Кажется, со мной не всё в порядке.

Её лицо было так бледно, что казалось удивительным, как оно ещё не зачерпнуло, как пустой холст от разлитой краски, чернильной синевы. Капли звонко барабанили по дощатому полу, а он жадно впитывал в себя влагу. Пётр подумал, что, кажется, видит в кровавом месиве кишки. Он никогда доселе не видел человеческие кишки. Блестящие и скользкие, как будто змейки, что выползли погреться на африканский песок перед закатом солнца…

Что-то двинулось, закружилось, завертелось. Пётр решил, что это, наверное, помутилось у него в глазах: так бывает, иногда в такие моменты думаешь, будто можешь повернуть голову на триста шестьдесят градусов. Но потом понял, что это двигается окружение: как бы стены, но не стены, а множество детей. Водят они как бы хороводы в детском саду, но не держась за руки, просто идут друг за другом по кругу, и каждый сустав движется идеально, как машина в недрах немецких машиностроительных заводов. Будто поворачиваешь перед глазами смешной калейдоскоп с всякими там стёклышками и зеркалами.

Дети замкнули кольцо у него за спиной, вкрадчивое шуршание голых их ступней по полу напоминало шевеление воды в пруду: примерно такое, которое слышишь, когда остаёшься один на один с удочкой. Пётр перевёл глаза на мальчишку в первобытной бахроме проводов. Маска была смешная, добрая, с алой пуговицей носа. На белых щеках были красные крапинки. В руке мальчик держал длинный кухонный нож, по самую рукоятку испачканный в крови. Просто держал, без всяких намёков и угроз, будто совсем о нём позабыл.

Дети ходили кругами и молчали. Под ногами каталась пустая пластиковая бутылка, которую поршни из мяса и костей без толку гоняли между собой. Нижняя губа Милки подрагивала, как всегда, когда она хотела у него, Игоря, что-то попросить, марля на плечах ребёнка (он был завёрнут в какую-то невразумительную тряпицу с рисунком в цветочек) быстро тяжелела от крови.

Мила попыталась встать. Даже если бы у неё получилось, кровь бы выплеснулась вперёд, как подкрашенная вода из треснувшего возле днища стакана. Но ничего не вышло, и женщина рывками, прижимая к груди ребёнка, принялась пододвигаться к мужу, как будто пыталась тронуться на машине, слишком рано отпуская сцепление. Кресло было на колёсиках, они жужжали и скрипели, как ось старого паровоза.

— Петенька, они хотят нам что-то сказать. Это их способ говорить.

Впрочем, Пётр её не слушал. Он слышал внутри себя собственный голос, который спрашивал у кого-то: «Значит, такой кэш вы решили с меня взять? Вот, значит, как действует ваш кредит?» Он и помыслить не мог, что чтобы вернуть всё на круги своя, должен умереть самый близкий человек… и, похоже, должен умереть ты сам. Чтобы другие жили и не задумывались, для чего они живут, и откуда взялась эта докучливая, но такая знакомая повседневность. «Я… не согласен?»