Дмитрий Ахметшин - Комплот детей

Но, увы, как бы ни вопили, как ни бились эти мысли, повернуть время вспять они не могли. Оставалось только шажок за шажком продвигаться вперёд. Мир дрожал в перекрестье прицела и иногда расплывался, когда на глаза Петра набегала непрошенная злая влага.

Про оставшихся снаружи он не вспоминал: их дорожки разошлись раз и навсегда. Он даже, наверное, не стал бы убивать того ребёнка с видео, что утащил их малыша, если бы тот выглядел, как и полагается ребёнку: заплаканным, замёрзшим и зовущим родителей.

Но он пристрелит каждого чёртового маленького зомби, который соизволит к нему выползти со своим невозмутимым видом и фосфорицирующими глазами.

— Милка, ты где? — позвал он. — Я не могу тебя найти. Стой на месте!

Если свод правил расползается на лоскуты у тебя на глазах, наверное, стоит создать свой. Эта чёрная хромированная малышка долго ждала своего часа. С тех пор, как Пётр приобрёл её у одного полковника в отставке два года назад. Это травматический пистолет Ярыгина, переделанный под боевой патрон, и Пётр доставал его раз в неделю и чистил, чувствуя в руке прекрасную гладкую тяжесть. Предавался безудержным мечтаниям, начинающимся обыкновенно со слов: «Вот однажды…», и заканчивающихся триумфальным, как салют, выстрелом. Когда Мила кричала ему: «Убери ты уже свой пугач и пойдём жрать», он кричал что-то вроде: «Однажды ты скажешь мне за него спасибо!»

За первой залой последовал узкий коридор, полный ненавязчивого таинственного шуршания, как будто где-то наверху вращались огромные вентиляторы. Потом проход раздваивался, слева тянуло болотом. Милка больше не орала дурным голосом, она как-то удивлённо, по детски, звала мужа: «Пе-етя! Петя!» Эхо разносило голос по казематам головы Петра.

— Я иду, дорогая. Скажи… здесь развилка, где на стене маска клоуна. Куда ты повернула?

Резиновая облезлая маска, чем-то напоминающая противогаз, который — Пётр вдруг очень ясно это вспомнил — они когда-то давно, ещё в школе, надевали и снимали на уроках ОБЖ, а потом умыкнули и пугали в женском туалете девчонок. Глазницы без стёкол, вместо фильтра — вульгарный алый нос. Дрянь.

Он повернул направо. Слева проход уходил вниз. Наверное, он как-то связан с канализацией.

Следующий зал был наполнен гулом непрестанно двигающегося песка. У стены были сложены велосипеды с жёлтыми табличками «ПРОКАТ», которые, стоило отвернуться, начинали дружно шуршать шинами, наматывая виртуальные километры. На другой стене — нарисованные прямо по ржавчине картины. Выглядело это так, будто у художника был самый утончённый вкус на земле, но в его распоряжении имелось только два вида малярной краски и большая кисть, вроде той, которой красят заборы. Пётр не больно-то вникал, что там изображено. Он пошёл дальше, в очередную дверь, пока не уткнулся в неё носом, поняв, что она тоже нарисована. Тогда он поискал дверь среди картин (изблизи они превращались в набор уродливых мазков) и сам не заметил, как попал в следующий зал, пахнущий, будто заброшенная оранжерея. Кажется, у стен здесь стояли какие-то растения, но Пётр не стал разбираться. Он побежал, слыша зов жены впереди, однозначно впереди, перепрыгнул через внезапно возникший на пути журнальный столик со старым кинескопным монитором. В следующую дверь… луч фонарика метался по стенам, выхватывал фрагменты изморози на потолке, трубы вдоль одной из стен, иногда закрытые решёткой, иногда нет. Потом трубы переместились под ноги, и стало казаться, будто ковыляешь по стене, как таракан.

Откуда-то спереди на него надвинулась обвешанная водорослями невысокая рогатая фигура. На мгновение Петра захлестнула волна облегчения: ему показалось, будто мальчишка просто заигрался. Он был перемазан ваксой и выглядел как ботинок из белой замши, который кто-то по ошибке попытался почистить чёрным обувным кремом. На голове наподобие рогов был укреплён изогнутый руль от шоссейного велосипеда. Неработающая гирлянда лапшой спускалась с его плеч почти до пяток, а ходил он босиком, смешно чавкая при каждом шаге. «Наверное, здесь нечто вроде теплотрассы и можно ходить раздетым», — решал Пётр. Ему было жарко, под курткой струились водопады пота.

В сумраке казалось, что мальчишка смущённо улыбается, сокращая шаг за шагом расстояние до заглянувшего в гости взрослого, но когда Пётр осветил фонариком его подбородок — чтобы не дай Бог не ослепить и не напугать малыша — он увидел немигающие глаза в прорезях маски. Маска была дешёвая, пластиковая, изображала не то панду, не то хорька. Улыбка тоже была похожа на прорезь, прорезь, в которую, словно через щель в лифте, заглядывает какая-то иная вселенная.