Дмитрий Ахметшин - Комплот детей

— Встретил сегодня ветерана феминистического движения, — кратко отрапортовал тем вечером Игорь жене. — Она, наверное, ещё с Хрущёвым в штаты ездила.

— Старая карга на проходной? Я однажды оттаскала её за седые пакли, — кратко отозвалась Ленка. — У нас это, слава богу, пока можно. Пускай держит язык за зубами.

Глаза у Кирюхи всегда большие и загадочные. Ровно цыганские, — разве что не чёрные, а цвета созревшей пшеницы, — однако воздействие на людей имели схожее. Чаще всего они были на треть скрыты волосами. Игорь не любил прячущийся там взгляд — словно странные зверьки, затаившиеся в пшенице. Лет шесть назад Игорь начал стричься наголо (открыв при этом, как великолепно сияет лысина на солнце) и только спустя какое-то время понял, что причиной тому послужила причёска сына, солнечный кулак, которому он подсознательно хотел противопоставить свою голову как щит.

И сейчас он склонил голову, в приступе паники возводя баррикады. Хотел что-то сказать — не жене, сыну, но слов для этого не было. В самом деле, можно ли описать ситуацию менее чем в одном чёртовом книжном томе? «Извини, что я съездил твоей мамаше по лицу?» Я вас умоляю…

Поэтому Игорь просто стоял и смотрел, как заливается злыми слезами на полу жена. Она хотела ещё что-то сказать, но доносилось только нечленораздельное бульканье. Сын как будто оставил большую часть себя в кровати. Он не двигался, ничего не говорил. Нижняя губа не дрожала. Он как будто шёл в туалет отлить, ещё не проснувшись и даже не осознав, что куда-то идёт, когда невидимый оператор нажал на пульте дистанционного управления кнопку «пауза».

Так, познав на мгновение что такое «неловкое молчание», Игорь расстался с этим чувством, свернув его в клубок и сунув в карман.

— Иди-ка спать, пацан, — решительно сказал он.

Кирилл повернулся и исчез. Ленка вздрогнула, готовый сорваться с её языка валун рассыпался каменной пылью. Игорю оставалось надеяться, что он не представлял собой ничего важного, что жена хотела до него донести.

Сейчас, по прошествии десяти более или менее спокойных лет и одного мучительного часа, мужчина мог себе во всём признаться. Признание крутилось в голове, будто ждало чёрного дня, когда его, Игоря, выселят из собственной кровати. Он сидел в кресле перед выключенным телевизором, смотрел в потолок и говорил себе: «я люблю её. Я люблю её».

Я люблю её, но не люблю его.

— Мы были молоды, и мы ошибались, — сказал он жене как-то раз. — Так бывает. Это просто ошибка. Его не должно было быть, мы должны были жить в своё удовольствие, ходить, знаешь, по вечеринкам. Съездить за границу. Пореже, в конце концов, видеть твоих родителей.

Кирюха стал их персональным железным занавесом.

— Не нужно банальностей, Игорёк, — отвечала Лена. — Если ты их так любишь, вот тебе задачка: мы могли бы вообще не сойтись.

Игорь поморгал.

— Как это не сойтись? Я тебя люблю, мышонок. И тогда уже любил. Чёрт, да я был влюблён по самые шары! Знаешь, что такое влюблённость для мужчины? Это когда я чувствовал вибрацию твоего мотора. Понимаешь, на расстоянии чувствовал, как ходят твои поршни. Я наслаждался этим, и… конечно же, мечтал рассмотреть их поближе.

— О, да ты поэт, — невесело усмехнулась она. — Но, так или иначе, Игорь, всё могло бы быть по-другому. О господи, помнишь, когда он сам решил поменять лампочку? Скажешь, что тот случай нас не слепил, как три куска пластилина, не скатал в одно? Пусть ненадолго… Мы с тобой даже матерились тогда одинаково.

Конечно, Кирюха видел, как меняет лампочки отец. И уже в пять с небольшим он хотел быть полезен. «Я помьняю», — сказал он, когда в его комнате погасла лампочка. Сказал, хотя никого из взрослых рядом не было. Мама готовила обед на кухне, папа занимался чем-то жутко интересным в туалете.

Кирюха проявил недюжинную самостоятельность, раздобыв в кладовой новую лампочку, построив шаткую конструкцию из двух стульев и табурета, по которой мог вскарабкаться на необходимую высоту. Надел свой плащ бэтмэна, чтобы потом безопасно спланировать на землю. Когда Лена и Игорь, одновременно заинтересовавшиеся тишиной в зале, появились на пороге, Кирюха как раз выкрутил старую лампочку, засунув перед этим в рот новую — чтобы не мешалась, — и каким-то образом умудрился выбить из-под собственных ног табурет. Этот табурет обрушил шаткий икеевский замок как раз в тот момент, когда родители появились в дверях, а Кирилл… Кирилл повис на люстре, зацепившись за вензеля и розочки и болтался там, демонстрируя всем желающим свои босые ступни, неспособный даже кричать, а только мычать, потому как лампа благополучно застряла во рту.