Вик Джеймс - Санктуарий [litres]

Джулия будет зла на Эбигейл за то, что та сказала. У нее доброе сердце. Разве она откажется помочь мне в обряде, который должен успокоить наш растревоженный город?

Я не хочу ехать к Джулии слишком рано: пусть Беа и Альберто уйдут из дома. Он завозит дочь в школу, а потом едет на вокзал, чтобы поработать в городе, и я уверена, что сегодня он обязательно уедет в город, чтобы сбежать от сплетен, ходящих по Санктуарий. Так что я беру пример с дочери: немного тишины на природе помогут мне успокоиться. Тропы, идущие в сторону Анаконны пустынны и красивы.

Я уже выезжаю из города, когда кое-что замечаю в зеркале заднего вида. Я останавливаюсь на обочине и иду назад.

Это очень дерзко. Готова спорить, что это сделал тот, кто тогда испоганил наш дом, потому что красная краска та же. На дорожный знак с гербом и названием города нанесли лишние слова. Выше названия написано «ОСВОБОДИМ», а под ним «ОТ ВЕДЬМ».

Сотворившие это осмелели. Тогда они не дорисовали пентаграмму, которая сделала бы их граффити преступлением. А вот здесь они не сдерживались. Это ненависть – буквами размером чуть ли не в полметра.

Я записала номер следователя, так что теперь я его набираю. Она не отвечает, и я оставляю сообщение. Я подумываю, не позвонить ли в полицию, но потом решаю, что они просто закрасят слова, не задавая никаких вопросов. Так что я делаю несколько снимков. Позже я отправлю их в Собор. Если они не хотят помочь мне на моих условиях, я добьюсь их помощи по-другому.

Когда я возвращаюсь в машину, у меня трясутся руки. Мне надо прийти в себя. Вдоль прогулочных тропинок тут есть масса кафешек. Надо купить горячего шоколада, чтобы получить дозу быстрых углеводов.

Но когда я сворачиваю к первому попавшемуся кафе и захожу в зал в псевдо-деревенском стиле, то вижу, что на стойке с чтивом для клиентов лежит стопка экстренных выпусков «Сентинел». Парень за стойкой поворачивается ко мне с услужливой улыбкой. Она гаснет, когда он меня узнает. Он поднимает крышку стойки и выходит.

Я знаю, что будет дальше. Я поворачиваюсь и спешу уйти, пока он не попросил меня об этом – или даже не выставил силой.

На стоянке я сижу за рулем и рыдаю, захлебываясь соплями и не могу остановиться. Я ведь всегда старалась использовать мой дар так, как меня учила бабушка: чтобы помогать и исцелять.

Чем я такое заслужила?

Не будет ли это стоить жизни моей дочери?

Когда я подхожу к дому Гарсия, я уже пришла в себя. Я все равно это сделаю. Иначе просто нельзя.

Вот только я ужасно тревожусь, глядя сквозь стекло, как Джулия идет открывать дверь. Вид у нее ужасный. В пижаме и халате, с неаккуратно собранным на макушке пучком. Когда она оказывается ближе, я вижу, что лицо у нее в пятнах, глаза опухшие. Похоже, она не спала всю ночь, и все то время, которое следовало бы спать, она проплакала.

Она открывает мне дверь после недолгого колебания.

– Зачем ты здесь, Сара?

Я надеялась на другую встречу. Мы смотрим друг на друга настороженно.

– Джулия, что с тобой?

– Все было именно так плохо, как ты можешь себе представить, – говорит Джулия. – На самом деле даже хуже. Альберто уехал сегодня рано утром, и я не знаю, куда. Может, говорить с адвокатом. А Беа просто вне себя. Твоя дочь на нее набросилась.

Я глотаю готовое сорваться возражение – это ведь Беатриз натравила на Харпер свору спартанцев и чуть не утопила в школьном фонтане. Обвинениями я ничего не добьюсь.

– Мы можем все исправить. Я кое-что подготовила: простой обряд, которым поможет всем жителям Санктуария прийти в себя.

– Обряд? – смех у подруги горький. Она вытирает сопливый нос. – Опять колдовство? Ты с ума сошла, Сара? Все же началось именно из-за колдовства! Я была уязвима, когда узнала про Берто. Тебе надо было дать мне выплакаться и рекомендовать хорошего психотерапевта, а не варить запрещенное зелье.

– Джулия, ты же сама меня умоляла. Сказала, что пыталась с ним говорить, когда он до этого тебе изменял. Что ты предложила семейную психотерапию, а он не пожелал об этом слышать. Ты сказала, что я – твоя «последняя надежда», а ты так много для меня значишь, что мне невыносимо было видеть твои страдания. В моих записях все выглядит совершенно нормально. Никто не сможет тебя ни в чем обвинить.