Констанс Сэйерс - Четыре жизни Хелен Ламберт

– Да, – согласилась я. – Верно.

– Я не могу представить, чтобы кто-то на меня так смотрел. – Роджер склонил голову. – Знаешь, она чем-то на тебя похожа.

Кажется, я фыркнула вслух.

– В самом деле?

Он моргнул.

– В самом деле.

Хотя у Роджера не было воспоминаний о его жизнях, его странным образом тянуло к разным версиям самого себя.

– Во всяком случае, большинство картин Маршана попали ко мне через парижского брокера.

Я закрыла глаза.

– Поль де Пасс очень мне посодействовал.

– Понятно, – с улыбкой ответила я.

– Как бы то ни было, я много лет умолял его об этом, но продавец не сдвинулся с места до настоящего времени. Здорово, правда? Знаешь, ходят слухи, что Джульетта была любовью всей жизни Маршана.

– Нет, не была. Она была его музой. Только музой.

– Маршану повезло. Посмотри на нее.

– Зато не повезло ей.

– Не уверен. На самом деле о ней ничего не известно. – Он поднял картину и накрыл ее крышкой. – Но муза – это творческий генезис. Она намного более могущественна, чем любовница или жена. Для художников важнее муза.

– Точно не в те времена, – прошептала я едва слышно, в последний раз изучая «Джульетту», пока картина спускалась обратно в ящик. – Мир тогда принадлежал мужчинам. Муза ничего не значила.

– Ну, ты можешь представить себя художником после окончания отношений?

Я не понимала, к чему он клонит.

– Не совсем тебя поняла.

– Ты создаешь искусство, в котором муза находится в центре внимания. Потом по какой-то причине отношения заканчиваются. В этот момент искусство оборачивается против тебя. Ты больше не можешь смотреть на свои работы, потому что они становятся чем-то далеким, почти чуждым. – Роджер рассмеялся. – Я не могу представить.

Но я знала, что Роджер знал эту эмоцию. Он понимал ощущение предательства собственного искусства.

Когда мы выходили из хранилища, я обернулась.

– Есть идеи, кто был настоящим владельцем картины?

– Думаю, я знаю, – ответил Роджер. – Есть один французский коллекционер, который внес большую часть денег в фонд Ганноверской коллекции.

– Дай угадаю. Варнье. Люсьен Варнье.

– Боже, ты сегодня полна сюрпризов! – изумился Роджер. – Откуда ты знаешь Варнье?

– Читала о нем.

– А ты читала, что его интерес к Маршану соперничает с моим? Я бы не удивился, если бы узнал, что он украл картину у члена семьи во Франции. Он много лет поддерживал меня.

Я вспомнила мешок с деньгами, который Варнье дал отцу Джульетты, и предположила, что картина всегда была у Люка.

– Хочу еще разок посмотреть работы Огюста Маршана, – сказала я.

– Ты будешь не против, если я присоединюсь?

Я посмотрела на Роджера.

– Я была бы рада. – Я коснулась его лица, и он позволил мне.

Роджер одарил меня озадаченным взглядом.

– Хелен, ты сегодня очень странная.

– Я любила тебя, Роджер. Когда-то… давным-давно.

– Я тоже любил тебя, Хелен, но это было не так давно.

Я улыбнулась. Это было своего рода прощание. Когда мы поднимались по лестнице через главное фойе в крыло французских художников, я держала его под руку. Инсталляция Маршана выглядела так же, как и месяц назад, когда меня сюда привел Люк, но с тех пор многое изменилось. Просматривая картины, я увидела Джульетту совсем молодой девушкой; Джульетту и Марселя; а затем «Босоногую девочку». Роджер вел меня по залам, указывая на интимные моменты каждой картины. Образы меня – всей моей жизни с Маршаном – были запечатлены в этих стенах. Мы существовали вместе. В той жизни мы любили друг друга и создавали эти шедевры.

Работа всей жизни Роджера – галерея «Ганновер» – стала для нас святыней. В отличие от музея, соревнующегося со мной за привязанность мужа, галерея стала невероятным подарком, который я даже не заметила.

А Люк… Люк за все это заплатил.

Хелен Ламберт

Вашингтон, округ Колумбия, 21–22 июня 2012 года

Я больше не делала вид, что возвращаюсь домой. Если завтрашний день должен был стать последним, то я хотела провести его с Люком.

Все мы – Джульетта, Нора, Сандра и я – снова стали одним целым. Потребовались сутки, чтобы история Сандры слилась с остальными. С 1895 года по сегодняшний день мы все стали свидетелями истории. И я почувствовала себя наименее достойной. Все они были лучшими женщинами и больше меня боролись против своего времени. Однако их информация стала ценной в попытке положить конец проклятию. Но я тоже обладала очень хорошим качеством: я знала, как добиваться целей.