Иринарх Кромсатов - Лярва

Позднее, когда догадка о причине отрицательного отношения девочки к зоопарку осенила сознание бабы Дуни, она горько укоряла себя за глупость и даже плакала от бессильной злости на свою непонятливость. В то же время её расстроила и собственная обидчивость, неуместная для взрослой и зрелой женщины, достигшей седых волос и располагающей опытом воспитания ребёнка. С этих пор она стала вдумчивее относиться к любым инициативам в отношении девочки, размышлять об их целях и последствиях заранее и уже тем одним избавила себя от многих ошибок.

И тем не менее бывало так, что и в самой, казалось бы, невинной и ничем не грозившей ситуации между ними обеими случались недоразумения — пусть мелкие, но заставлявшие бабу Дуню снова вспоминать о своей раздражительности. Например, как-то раз она повела девочку в кинотеатр на просмотр мультфильма. Все полтора часа Сучка просидела неподвижно, вжавшись в кресло и съёжившись под обильными потоками света и звука. По всей вероятности, её разум ещё не мог объять самую возможность существования жизни, кем-то придуманной и отличной от реальной действительности. Следить за перипетиями искусственного сюжета она просто не умела, её ещё следовало готовить к переходу от конкретного мышления к абстрактному, и предпринятое посещение кинотеатра оказалось, конечно, преждевременным.

Совместные походы в магазины также ставили в тупик бабу Дуню, и на сей раз из-за чрезмерной и воистину недетской алчности Сучки. В продуктовых магазинах глаза её загорались страстью приобретательства, и она начинала взахлёб предлагать спутнице купить одно, и другое, и третье — и всё с запасом и в гигантских количествах. Пережив когда-то целые дни, и недели, и месяцы самого жестокого, сосущего голода, ей всего было мало и хотелось покупать продуктов побольше и впрок. Баба Дуня хорошо понимала руководящие ребёнком мотивы, старалась успокоить её, объясняла, что магазины всегда рядом и в любую минуту возможно пойти и купить всё, что потребуется, — однако девочка, помолчав некоторое время, вновь затевала те же речи, отчего баба Дуня иной раз готова была закипеть и достигала отчаяния. Ну и раздражалась, разумеется.

Что касается магазинов одежды, то здесь женщину поражало абсолютное равнодушие ребёнка к красоте, фасонам и моде. Когда для неё покупались бельё, летние платья, вообще какая-либо одежда и обувь, Сучка была рассеянна и глазела по сторонам, словно её всё это не касалось. Оживилась она только в тот день, когда баба Дуня предложила купить ей зимнюю шубку и гамаши: здесь девочка весьма придирчиво рассматривала всё, что ей предлагали, и просила только одного: «Потеплее мне бы надо. А то намёрзлась я.»

Но всего более бабу Дуню сражали чрезмерно взрослые фразы ребёнка, которые она иногда слышала почти с ужасом, хваталась за сердце и готова была усомниться в собственном слухе. Например, однажды они ехали в битком набитом автобусе, и какой-то подвыпивший мужчина толкнул, нарочно или не нарочно, бабу Дуню всем корпусом так сильно, что только большая толчея избавила её от падения. Она сделала мужчине замечание, он ответил ругательствами и насмешками и, доковыляв до входной двери автобуса, стоял и икал там, окружённый всеобщим неодобрительным молчанием. Когда Сучка и баба Дуня вышли из автобуса и неспешно двинулись по тротуару (девочка к тому времени научилась довольно бойко использовать при ходьбе свои ходунки), то женщина не удержалась и высказала вслух несколько гневных реплик, характеризующих того мужчину «грубияном», «хамом» и прочее. И в ответ услышала от Сучки следующее суждение, произнесённое самым будничным голосом: «Да ещё и вонючий. Наверно, целый год свой… не мыл, как хахали моей мамки». После слова «свой» было названо столь ёмкое и краткое русское существительное, самое звучание которого из уст ребёнка и общий смысл её фразы едва не повергли бабу Дуню в обморок.

Разумеется, она тотчас трясущимися губами и дрожащим голосом принялась объяснять девочке, что так выражаться нехорошо не только ребёнку, но и взрослому, однако шок испытала неприятный и нескоро смогла успокоиться.

Впрочем, Сучка недолго медлила со следующим перлом, в очередной раз заставившим пожилую женщину принимать сердечные капли. Однажды баба Дуня привела её к себе домой и после угощения чаем, показа фотографий и общего ознакомления с жилищем, в котором девочке в недалёком будущем предстояло поселиться, решила заодно продемонстрировать и основное своё увлечение, о коем неоднократно рассказывала ранее. Набрав с собою полные сумки поставленных друг на друга кастрюлек и чашек с супчиками, котлетками, кашей и прочими угощеньями, они вышли во двор, пересекли его и ступили под сень развесистых берёз и клёнов, где женщина обычно кормила кошек. «Мурзик! Барсик! Пушок! Кис-кис-кис!» — принялась зазывать животных баба Дуня своим высоким, писклявым голосом. Всегда голодные, они довольно скоро услышали и узнали свою благодетельницу, сбежались на зов в количестве десяти или двенадцати и, выгибаясь горбом и подрагивая торчащими вверх хвостами, принялись нарезать вензеля вокруг её ног, тереться о самые ноги и громко мурлыкать. Она же тем временем расставила на земле принесённые яства, уселась на скамейке вместе с Сучкой и принялась наблюдать за трапезой урчавших от удовольствия кошек с теми слезами радости, жалости и благодушия на глазах, которых не умела сдерживать в подобные минуты. Девочка сидела рядом молча и наблюдала всю картину не без интереса, но гораздо менее эмоционально.