Иринарх Кромсатов - Лярва

— С какою же? — нервно вскричал Замалея. — С какой целью? Чего ей надо?

— Думаю, что она не прочь вернуть себе Антонину. Но не из материнских соображений, конечно, так как значение слова «мать» ей неведомо так же, как и значение слова «месть». Скорее уж, она решила вернуть себе дочь просто из желания восстановить прежний образ жизни, свой прежний маленький и омерзительный мирок беспробудного пьянства и разврата, в котором и у ребёнка была своя роль. Она ведь просто продавала девочку приходящим мужчинам, была фактически сутенёром собственной дочери. И восстановленная мозаика прежней жизни будет неполной без этого фрагмента.

— Но мы-то тут при чём?

— А мы ей просто помеха, — пожал плечами Колыванов, — препятствие на пути. Как бревно на пути ползущей черепахи. Согласитесь, что для черепахи гораздо проще и желательнее ползти по дороге, на которой нет бревна, чем прилагать усилия и переползать бревно, да ещё и, чего доброго, свернуть себе шею, переползаючи, — он усмехнулся, позабавленный собственным сравнением, и дальнейшие слова так и произнёс с этою улыбкой на устах: — Она знает и помнит, что я хочу её изолировать; я сам сказал ей об этом, потому что не привык ни от кого прятаться. Она знает и видит, что ты, тётя, теперь почти безотлучно находишься возле её дочери. Она знает и помнит, наконец, что вы, господин Замалея, тоже не чужды желания воткнуть ей занозу в задницу. И все мы, образно выражаясь, уже вбили каждый по спице в колесо её колесницы, да и далее продолжаем быть костью в её горле. Следовательно, со всеми нами надо что-то делать!

Не выдержав, он закинул голову и расхохотался. Замалея, весь подавшись вперёд, взирал на хохочущего прокурора горящими взглядом, и дрожавшие его губы говорили ясно, что ему совсем не до смеха. И даже не до вбивания спицы в чьё-то колесо, быть может. Баба Дуня смотрела на свой чайный прибор и сокрушённо покачивала головою. Она перебирала в памяти всё, что племянник рассказывал ей о Лярве, и теперь жалела, что ранее отмахивалась от этих сведений и всё внимание направляла только в сторону ребёнка. Сейчас, сидя за этим столом, она впервые осознала всю опасность Лярвы и всю степень её злодеяний.

— Господи, какие ужасы пришлось перенести бедной Тонечке! — Она вздохнула, причмокнула губами и задумчиво, тихонько отпила из чашки.

В этот момент у Замалеи не выдержали нервы — и он сорвался.

— Да хватит уже причитать об ужасах и о бедной Тонечке! — возбуждённо воскликнул он и вскочил с места с красным лицом и с добела сжатыми кулаками. — Это всё в прошлом, в конце концов! Тут о будущем надо думать, а не о прошлом! Извините меня, конечно, но… но хотелось бы знать, что нам теперь делать?! — Он особенно выделил слово «теперь». — Как теперь защищать самих себя от этой маньячки? Да и не только себя — у меня семья, в конце концов! Что теперь делать? Вот что делать? Вот вы имеете представление, господин прокурор, что нам делать и как нам защищаться?

Он долго ещё выкрикивал, как попугай, своё «что делать» и бегал вокруг стола кругами. Наконец утомился и всей тушей плюхнулся на прежнее место, тяжело переводя дух и обливаясь потом. Лицо его было красным, мокрым и мелко подёргивалось; он старался не смотреть на собеседников и сожалел уже о своём воспламенении.

Наступило всеобщее молчание, во время которого Колыванов ещё досмеивался, слышалось громкое сопение Замалеи, а задумчивая баба Дуня всё продолжала сердобольно покачивать головою.

И тут все они отчётливо услышали шорох, негромкий, но несомненный шорох и чьё-то настойчивое царапанье в дальнем углу той самой гостиной, где происходило совещание. Шорох продолжался целую полную минуту, в продолжение которой Замалея и баба Дуня сначала переглянулись, а затем посмотрели на хозяина. Колыванов стоял, глядя в пол, размышляя о чём-то и, казалось, либо не слышал, либо не придавал значения тому, что слышит. Наконец он опять взял слово, и по преувеличенной громкости его голоса стало ясно, что он не только слышал, но и пожелал заглушить странные звуки собственным голосом:

— Итак, подведём итоги. Эта женщина (язык с трудом поворачивается называть её так) явственно дала нам понять, что замышляет против нас какие-то действия. Надо отдать должное её смелости и открытости: она позаботилась о том, чтобы объявить нам войну формально, стоя лицом к лицу, пожелала внятно довести факт начала войны до нашего сознания, тогда как любой другой на её месте, скорее всего, нанёс бы удар в спину, скрытно и внезапно. Впрочем, с другой стороны, подобная неосторожность свидетельствует о том самом вырождении рассудка под влиянием алкоголя, о котором я уже говорил. Пока она только запугивает нас троих различными способами и, так сказать, к нам присматривается и принюхивается. Ручаюсь вам, что она не тот человек, который удовольствуется только действием на нервы: на это был бы способен наш первый психотип, но не второй. Её характер, темперамент, самая натура не таковы, чтобы ограничиться подобной мелочью, и скоро, думаю, мы увидим от неё более серьёзную агрессию.