Тим Каррэн - Бойся меня

Всё вокруг превращалось в нереальный ночной кошмар. Зеки бушевали в приступе безумия, а Паркс слышал лишь голодные, чавкающие звуки изнутри камеры и грохочущее в унисон клацанье когтей, царапанье по стенам и скрежет зубов о человеческие кости.

Безумие. Полное безумие.

Дёргающийся свет фонарика вырывал из окружающего жуткие картины: кровь, яростное движение, нечто корчащееся и извивающееся; отражающая луч света неразбериха из плоти, порывов горячего воздуха и серой желеобразной массы.

И вдруг Паркс услышал звук, который вернул его к реальности: щелчок замка на двери камеры. Дверь скользнула в сторону и начала открываться, а Паркс со всей дури заорал в рацию:

— Закрывай эту чёртову дверь! Закрой её, мать твою! Закрой, ублюдок ты грёбаный!

Дверь замерла и начала медленно закрываться.

Она успела отъехать от стены всего на метр, но это хватило.

Хватило для того, чтобы нечто выскользнуло наружу. Нечто с розовыми полупрозрачными щупальцами, как у медузы.

Они извивались, как слепые черви, нащупывая путь. И вот тогда Паркс не выдержал. И закричал.

Щупальца оказались всего в метре от его ноги, и тут дверь, наконец, захлопнулась, разрезая, отсекая часть существа с брызгами похожей на чернила жидкости, воняющей тухлой рыбой. А та часть создания, что осталась в камере, истошно завопила, и звук этот был пронзительнее, чем свист десяти разом закипевших чайников.

Отрубленные щупальца извивались, как черви под прямыми солнечными лучами, и Паркс выронил фонарик и начал орать в рацию:

— Включай верхний свет! Включай, мать твою, этот грёбаный верхний свет!

А все зеки вокруг него читали молитвы Иисусу и Деве Марии.

А потом, наконец, включился верхний свет.

Такой резкий и яркий, что Паркс на пару секунд зажмурился.

А существо в камере начало стенать, словно яркий свет был для неё равнозначен едкой кислоте.

Вокруг стоял дым, туман, всё было забрызгано кровью, а то существо всё визжало от ярости и ненависти. Затем послышался скрежет металла и стук болтов по цементному полу.

К тому времени, как Паркс рискнул заглянуть в камеру, существо исчезло. Оно отодрало со стены покрытие на уровне батареи и соскользнуло в вентиляционную систему.

Прибежал сержант Варрес, жаждавший немедленно получить объяснения, какого хрена здесь сейчас произошло.

Но когда он увидел бойню в семьдесят пятой камере, кости, плоть и разбрызганную кровь, он повернулся к Парксу.

— Что за хрень это была? — спросил у него Варрес.

Но Парск лишь помотал головой, выпучив глаза, а из дрожащего уголка рта у него стекала струйка слюны.

— Оно… оно было в бешенстве, — наконец выдавил он.

Начальник Линнард отправил Палмквиста в одиночку ради его же безопасности.

Зеки, наконец, связали то, что произошло в Брикхейвене, и то, что происходит сейчас здесь, в Долине Шеддок.

Тем утром, после убийства Хеслипа и Бургона, двадцать практически спятивших от страха зеков набросились на парнишку в столовой и били того до потери сознания, пока охранники не вмешались и не навели порядок.

Как бы то ни было, Палмквисту пришлось накладывать тридцать швов, а на левую руку — иммобилизационную повязку.

— Слушай, — говорил ему Линнард, — мне чертовски не нравится то дерьмо, что здесь происходит. Эти парни хотят тебя убить. И убьют, как только им предоставится такой шанс. Поэтому я помещу тебя под стражу. Ты будешь не в обычной камере, а в «яме». Это самое безопасное место в нашей тюрьме, и до окончания расследования по твоему делу ты будешь находиться там.

Начальник сказал, что не знает, виноват Палмквист ли во всём случившемся или нет, а если да — то Линнард понятия не имеет, как он это всё провернул. Но в «яму» он пойдёт в любом случае.

Ради его же безопасности.

У начальника никогда прежде ещё не было таких проблем.

Зеки посходили с ума, а тюремные юристы строчили иск за иском в Департамент исполнения наказаний.

А Департамент взялся за Линнарда. Высокое начальство постановило, чтобы Долина Шеддок была закрыта для прессы вплоть до дальнейших распоряжений.

А в самой тюрьме кипело и бурлило напряжение, готовое вот-вот выплеснуться наружу, подпитываемое давними претензиями и неотвеченными жалобами на бесчеловечное обращение и условия жизни.

Ромеро понимал, что именно грядёт.

Да и все остальные понимали. Кроме, разве что, Линнарда.

Если бы он чувствовал, что скоро должно случиться, то поместил бы всех зеков до единого в карцер.