Тим Каррэн - Бойся меня

— Той ночью, — начал он, — когда Уимс… Ты что-нибудь слышал?

Ромеро опустил край книги на пару сантиметров.

— Ага, слышал. Как ты храпел.

— А ещё что-нибудь?

— А что ещё я мог слышать?

Палмквист дёрнул головой и потёр глаза.

— Я устал.

— Так окажи нам обоим грёбаную услугу и вали спать.

Но парень лишь покачал головой.

— Я не хочу идти спать. Не думаю, что вообще захочу когда-нибудь спать.

— Это почему же?

Мальчишка посмотрел на него покрасневшими глазами.

— Чёрт… Если бы ты только знал…

«Похоже, я уже знаю», — подумал Ромеро.

Блок С, той же ночью.

Всё началось в 2:10 ночи.

Послышался крик, но кричал не один человек, а двое, а через несколько секунд крик распространился, как заразная болезнь, от одного зека в блоке С к другому, словно они все разом сошли с ума.

На дежурстве был Бобби Паркс.

Он был, по меньшей мере, на десяток лет старше остальных охранников, и, когда началось очередное безумие в камерах, он приказал всем оставаться на своих постах и позвать сюда сержанта Варреса прямо сейчас.

А сам побежал в противоположный конец блока С, сжимая в руке рацию и приказывая открыть решётку.

Зеки посходили с ума, выли, кричали, дёргали прутья решёток и требовали, чтобы их отсюда на хрен выпустили.

Но Паркс их проигнорировал, отрешившись от всего, что они кричали и делали, и сосредоточился на том, что происходило в дальнем конце коридора, в районе семьдесят пятой или семьдесят шестой камеры.

Он вновь услышал крики. Сначала они напоминали вой человека, заживо поджариваемого на углях… А потом превратились в вопль, на который, казалось, человеческие лёгкие не способны.

Точно, семьдесят пятая.

Паркс — сильный и накачанный охранник, способный справиться одной левой практически с любым отбросом в этой тюрьме, вдруг ощутил себя маленьким, очень слабым и напуганным до чёртиков.

Он вспомнил о Хоуле. О поехавшем крышей Йоргенсене.

«Давай, мужик, поднимайся, — приказал он себе. — Ради всего святого, вставай! Это твоя работа!»

Но эти звуки… Чёрт, он даже представить не мог, что может их издавать!

Высокий, резкий, пронзительный вопль, разрывающий барабанные перепонки, заставляющий внутренности скручиваться в тугой узел и подскакивать к самому горлу.

Он хотел убраться подальше от этого чудовищного крика, который, казалось, проникал сквозь мужчину, замораживал мозг и отдавался ломотой в зубах.

Все зеки пытались выбраться из камер, умоляли защитить их, плакали, всхлипывали, а многие даже молились сорванными от криков голосами.

Визг был странным, резким, гулким, словно врезающаяся в древесную плиту циркулярная пила. А в воздух поднимался запах чего-то гнилого, перебродившего и грязного.

Паркс приблизился к семьдесят пятой камере и включил рацию:

— Это я, — произнёс он непослушным языком. В рот будто насыпали песка, — открой семьдесят пятую…

— Открыть? — парень на другом конце рации не мог поверить своим ушам.

— Делай, что я, мать твою, говорю…

Визг внутри камеры почти заглушил звуки хаоса снаружи.

А затем к крику присоединились влажные, разрывающие плоть звуки. Словно кто-то огромным топором разделывал тушу.

Паркс не мог поверить тому, что слышал… Будто кто-то ползёт по полу… Как клубок слизких змей, выползающих из болота по мокрой листве…

Паркс сделал шаг вперёд, включил фонарик и увидел…

Он и сам не смог сказать, что он видит, но это заставило его сделать два неловких шага назад и почти выронить фонарик.

Он увидел Хеслипа… точнее, это, скорей всего, был Хеслип… бросающегося на прутья решётки с такой скоростью, что Паркс чуть не заорал.

Хеслип врезался в решётку с такой силой, словно его сбил и отбросил в сторону грузовик, и Паркс услышал, как при соприкосновении с железными прутьями у Хеслипа затрещали кости.

Что-то тёплое и влажное пронеслось мимо Паркса, отбрасывая тень на пол и частично заслоняя свет от его фонарика.

И в это мрачное мгновение, прежде чем Паркс отшатнулся, он заметил, что Хеслип весь красный, словно кто-то окунул его в чан с красными чернилами. А его тело… сломанное, искорёженное. И кровоточащая маска вместо лица, с которой словно срезали всю плоть острым ножом…

А затем Хеслипа отдёрнуло назад и в сторону.

Фонарик ходил ходуном в руке Паркса, и в его дрожащем и снующем по стенам свете невозможно было понять, что происходит в камере.

А ведь прошло всего секунд десять с тех пор, как Паркс приблизился к семьдесят пятой камере.