Хельга Лу - Сбой в матрице. Мистические истории

Утром следующего дня, выбежала по нужде во двор и, заскочив обратно в сени, обнаружила, что пучки исчезли, на этажерке травы не было! Что за напасть? Нахмурилась, на душе стало тревожно, ей вдруг показалось, что они, пучки, исчезают неспроста, тут-то и обратила внимание на Агафьин старый овчинный тулуп, в котором та, в холодное время, выезжала к больным и роженицам.

Тулуп лежал на большом деревянном сундуке обитом кованым железом с тех пор, как она сняла его с полуживой, бесчувственной Агафьи, да и бросила, в угол не глядя.

Не нравилось ей в этой овчине что-то, у Дуси нехорошо сжалось сердце, по спине побежали мурашки. В сенях было темно, зимой светает поздно, да и сроду в сенях света не хватает, а все вещи и предметы кажутся серого цвета. И всe же Дуся не столько увидела, как почувствовала что-то такое, отчего ей стало дурно, что вот как будто сейчас случится с нею испуг. Разозлившись на себя, на свою необъяснимую боязнь, Дуся решила взять лампадку и рассмотреть тулуп внимательнее, но тут снова пошли сердобольные богдановцы и она в суете забыла о тулупе, своих намерениях и страхах.

***

Поздним вечером, в конце седьмого дня, Агафья пришла в себя, вырвавшись из объятий смерти.

Дуся обмыла больную прохладным отваром душицы и заставила почти силой попить немного куриного бульона.

– Сосед, Пeтр Леонов, специально зарубил для тебя петуха и вот, прямо как чувствовала, приготовила бульончик, сварку, в самый раз.

Дуся на радостях бегала по горнице, суетилась, шуршала юбками. Слабая Агафья глядела на неё и больные глаза лекарки не то блестели от слёз, не то светились от благодарности. Дуся вдруг остановилась, притихла, лицо сделалось как будто виноватым или взволнованным, подсев к Агафье, около кровати, шепотом доложила:

– Тулуп твой ездовой спалила я, слышь, Агафья.

– Да, поняла уже, – Агафья говорила медленно, но уверено. Она посмотрела внимательно на Дусю и ровным голосом продолжила, – слышала я их топот, снег под копытами страшно хрустел, ещe бы такое стадо пронеслось, с грохотом утекали. Долго, правда, что-то шумели, много знать было.

Дуся затряслась вся от страха, прикрыв лицо ладонями.

– Ой, Гафьюшка, так это значит, мне не показалось, это они что ли промчались? Свят! Свят!!

– Они, они, а кто же еще, огня пуще травы боятся.

– Так и тикали обгоняя другу друга, пока тулуп горел. Верх овчины-то весь был в черной вонючей шерсти, прямо клочками, клочками, по всей одежонке. Свят, свят!

Дуся скороговоркой стала шептать молитву, при этом, резко взмахивая своей большой огрубевшей, от физической работы, рукой окрестила себя как и положено три раза, а потом столько же раз перекрестила Агафью.

– Сама додумалась, вот ведь хватило куриных мозгов, слава богу. У тебя то не спросить, ты в лихорадке маялась- бедная, а вот гляди-ка, избавились от зла, прямо чистку произвели в деревне, изгнали непрошеных хохликов, – радостным и одновременно всe ещe дрожащим голосом произнесла Дуся.

– Слышишь Евдокия, вроде как стучат вдалеке?

Обе женщины притаились, прислушались, вглядываясь в тeмные окна избы. Дуся ближе подошла к окошку.

– Не иначе за Ивановкой, со стороны Большой Тузулукской дороги, может, кто помощи просит, там ведь люди говорят, неспокойно, разбойников хватает, – закончила рассуждать Дуся уже с тревогой в голосе.

– Да нет, это другой стук, – задумчиво и сурово проговорила Агафья.

– Какой такой другой стук, – уже почти испуганно прошептала Дуся, – что ты опять Гафьюшка удумала?

– Это шишиги тропу себе новую прокладывают, отсюда мы их выдворили, вот они и обустраиваются там. Самое место для них – неспокойное.

Дуся, отшатнувшись от окна, выдохнула:

– Тропа чертей. Свят, свят, свят, – и схватив пучок полыни, окрестила им окно.

Все еще всматриваясь в зимнюю тьму, Агафья тяжело вздохнула, затем перевела взгляд на Дусю, неожиданно улыбнулась и сказала:

– Евдокия, ставь самовар, пить хочу чаю с булками и медом!

Дуся всплеснула руками, воскликнула:

– Ой, ты господи, слава тебе, ожила моя бабонька, очухалась. Сейчас я, сейчас, живенько, только на стол всe поставлю, самовар то давно уж готов. Сейчас, родная моя, чаёвничать будем назло всем хохликам окаянным, эх, где наша не пропадала!

© Хельга Лу, 2004

В ночь под рождество, в просторной гостиной за столом сидели друзья, их было трое: Лили, Фред и Рудольф. Готические окна, как мрачные тени застывших рыцарей в албарнесах, обрамляли комнату. В одно из них назойливо заглядывала дородная серебристая луна, освещая часть комнаты и такой же, как сама царица ночи, шарообразный массивный стол. Однако основной рассеивающий свет распространял внушительных размеров старинный оранжевый абажур с кисточками, висевший достаточно низко, прямо над головами молодых людей.