Алексей Смирнов - Пешком и проездом. Петербургские хроники

Видимо, в природе действительно существовало такое явление, имевшее определенный, хоть и малый вес в торчащих кругах. Я в этом разбирался плохо и до сих пор не знаю, чье это было Зерно. Филимонов, однако, победоносно вертел башкой.

Приятель мой попытался проделать над этим Зерном какие-то манипуляции – не то пожевал, не то скурил в папиросе, да без толку.

Однажды Филимонов вставил себе в зад лилию, нагнулся и так сфотографировался. Фотография ходила по рукам римских дам, которые благосклонно ее рассматривали. Это последнее, что мне о нем известно. После этого акта от Филимонова не осталось даже фамилии. Она превратилась в смутно знакомую абстракцию.

Была такая передача. Не стало.

Зато во дворе – картина, достойная Горького.

Грибовидный бомж, живущий картонной макулатурой, бросил вязанки, пал на колено, упершись им прямо в землю, сырую от собачьей осени.

Вытянул из перевязанной пачки книгу, найденную в помойном баке. Раскрыл, листает. Зачитался. Мог бы и с государством управиться, кабы жизнь задалась. Эх!…

Но вот одумался и запил прочитанное, книжку – на место.

Ни детства, видно, ни отрочества, а сразу университеты.

Возле ДК им. Газа видел странную картину: одинокая женщина лет 50-ти метала снежки в мемориальную доску, напоминающую о каком-то истребительном штабе.

Непонятно это.

Сам ДК им. Газа тоже наводит на размышления. Был какой-то И. И. Газа, но я напрочь забыл, чем он прославился. Наверное, в 17 году возглавил каких-нибудь хулиганов. Дело не в этом: почему его фамилия не склоняется?

Вот если бы ДК назвали в честь обычного кухонного газа, то в нашем обществе ни у кого не возникло бы никаких вопросов. Потому что газ – хорошо знакомое божество среди многих других божеств и значимостью своей превосходит всякого человека. Неплохо бы размахнуться на целый памятник, да только с воплощением незадача, мешает агрегатное состояние прообраза. Что ни построй, развалится к черту.

Не так давно я считал, что самым бессмысленным делом, которым мне приходилось заниматься, было долбление ломом русла для ледяных ручейков. Это происходило в затопленном подвале недостроенного Нефроцентра.

Потом я покопался в памяти и решил, что нет, еще бессмысленнее была подневольная уборка листьев в осеннем лесу.

А еще, совсем потом, я остановился на шлюпочном походе, организованном нашей военно-морской кафедрой.

К своему стыду, я не умею грести. Так уж сложилась жизнь: некому было меня научить, и лодки не было, и надобности в ней тоже, и желания заодно. Поэтому военно-морское распоряжение участвовать в коллективном шлюпочном походе по Большой Невке повергло меня в панику.

Военно-морская кафедра вообще была горазда на всякие штуки. Один раз велели написать реферат, и мне досталась тема «Гангутская победа русского флота». Ни о чем таком я не имел представления, и только в библиотеке, изнеможенно матерясь, узнал все подробности этого славного геополитического сражения. Написал реферат крупными буквами, с интервалом между строчками сантиметров в пять. Нарисовал цветными карандашами схему: море, корабли – вражеские и наши. Протянул алую ленточку, сплел бантик. Сдал.

И вот извольте: новая напасть – поход. В этом подходе требовалось единение, чувство локтя. Грести предстояло не в одиночку, а скопом, по шесть или семь, или восемь – не помню – гребцов с каждого борта. И я мог запросто подвести всех. Обиднее всего было то, что я напрочь не понимал связи между нашей военной доктриной и одноразовым шлюпочным проходом под Ушаковским мостом.

Бог косо посмотрел на меня с недостижимых высот, и я сделался рулевым.

Немножко неприятно было под этим мостом, ничего не скажешь, но я вовремя потянул за веревочку – или за рычаг, холера с ним – и мы прошли, не задев моста.

Так что звание лейтенанта медицинской службы мне присвоили вполне заслуженно.

Три года назад я предпринял безуспешную попытку вступить в Союз Писателей (я пишу эти строки в июле 2004, и уже все в порядке). Вышла моя книжка, и я ее снес в качестве верительных грамот. Но меня зарубили – вернее, подвесили, так что я вишу до сих пор. До следующей книжки. Потому что критик Лурье сказал, что вообще не видит предмета для разговора. На то он и критик, я даже в мыслях не держал ему возразить. А Галине Гампер не понравилась рожа на обложке, которую нарисовал Горчев, хотя мне самому эта рожа очень нравится, и причем тут Гампер? Не пастушку же там рисовать. Сказала, что такую книжку неприятно положить на обеденный стол. Ну, так и не клади, нечего ей там делать.