Линкольн Чайлд - Голубой лабиринт (ЛП)

— Я считаю, причина крылась в добросердечности его жены и в том, какой жестокой была ее смерть. Все это изменило его. Он вдруг понял, что правильно и что неправильно в этом мире.

— Не сомневаюсь, — ответил Пендергаст с сарказмом.

Фабио встал из-за стола.

— Это правда, rapiz ! И доказательство этого лежит сейчас вокруг тебя. Да, Адлер взял под контроль Город Ангелов. Но он переделал его. И переделал к лучшему! Больше нет той жестокости, наркотиков, голода, произвола банд. Конечно, для тебя фавела все выглядит неблагополучно. И, без сомнения, у нас все еще есть оружие — все виды оружия. Нам все еще нужно защищаться от грубого и бесчувственного мира: от конкурирующих банд, армий, коррумпированных политиков, которые тратят миллиарды на постройку футбольных и Олимпийских стадионов, в то время как люди голодают. В Городе Ангелов внутри все еще присутствует насилие. Но мы продолжаем идти по пути трансформации. Мы... — Фабио подыскивал слова, — мы заботимся о наших гражданах. Мы расширяем их возможности. Да, именно этот термин он использовал. Люди могут здесь жить свободными от коррупции, преступности, налогов и полицейского произвола, которые мешают остальному Рио. У нас все еще есть проблемы, но благодаря Адлеру ситуация улучшилась.

Внезапно Пендергаст почувствовал, что его начинают покидать силы. Перед глазами вдруг все поплыло, и боль пронзила все кости. Он сделал глубокий вдох.

— Откуда вы все это знаете? — спросил он, наконец.

— Ведь я был лейтенантом твоего сына в Новом Городе Ангелов. Я — человек, который стоял по его правую руку. Только Данника знала его лучше, чем я.

— И почему вы мне все это рассказываете?

Фабио опустился обратно на свое место и чуть помедлил, прежде чем ответить.

— Я сказал тебе, у меня есть долг. Три недели назад Адлер покинул фавелу во второй раз. Он сказал мне, что едет в Швейцарию, а затем в Нью-Йорк.

— Швейцарию? — вдруг встревожившись, переспросил Пендергаст.

— После смерти Даники Адлер — Альбан — заставил меня пообещать, что, если с ним когда-нибудь что-нибудь случится, я должен буду разыскать его отца и рассказать ему историю его спасения.

— Искупление! — догадался Пендергаст.

Фабио продолжил.

— Но он никогда не называл мне свое полное настоящее имя и не объяснял, как я могу связаться с тобой. Он пропал три недели назад... я больше ничего о нем не слышал. И теперь приехал ты, чтобы сказать мне, что он мертв, — Фабио сделал большой глоток пива из бутылки. — Я рассказал тебе эту историю, потому что он хотел, чтобы я это сделал. Теперь я выполнил свой долг.

Наступила долгая пауза.

— Ты не веришь мне, — наконец, сказал Фабио.

— Этот дом Альбана, — задумчиво пргоизнес Пендергаст, — тот, который сгорел. Какой у него был адрес?

— Тридцать один, Рио-Параноа.

— Могут ли ваши люди отвезти меня туда?

Фабио нахмурился.

— Там ничего не осталось, кроме руин.

— Тем не менее, я настаиваю.

Через мгновение Фабио кивнул.

— И этот О'Пунхо, о которой вы говорили. Где жил он?

— Где? Здесь , конечно, — Фабио пожал плечами, как будто это было очевидно. — Что-нибудь еще, senhor ?

— Я хочу, чтобы мне вернули мой пистолет.

Фабио обратился к одному из своих охранников.

— Me da a arma.

Через минуту «Лес Баер» Пендергаста был возвращен. Агент сунул его в свой пиджак. Медленно — очень медленно — он забрал со стола свой бумажник, паспорт, фотографию и пачку денег. И тогда, поблагодарив Фабио прощальным кивком, он развернулся и вышел из кабинета вслед за вооруженными людьми, а затем спустился по лестнице и оказался на раскаленной солнцем улице.

Д'Агоста вошел в комнату видеонаблюдения охраны музея ровно в четверть второго пополудни. Хименес просил его о встрече, и д’Агоста надеялся, что она не займет больше пятнадцати минут. Он знал, что прибыл в промежутке между демонстрациями в планетарии, и хотел поскорее отсюда убраться: он не был уверен, что сможет еще раз выдержать экскурсию в космос с громкостью в восемьдесят децибел.

Хименес и Конклин сидели за маленьким столиком, печатая на ноутбуках. В полумраке обойдя стойки с аппаратурой, д’Агоста подошел к ним.

— Что случилось? — спросил он.

Хименес выпрямился.

— Мы закончили.

— Да неужели?

— Мы просмотрели все записи с камер наблюдения, которые охватывают вход в музей, начиная с 12 июня — дня убийства Марсалы — и вплоть до 6 апреля.

— 6 апреля? Это же на неделю раньше, чем очевидцы начали упоминать о том, что видели убийцу в музее.