Энн Райс - Кровавый гимн

Я рассмотрел его повнимательнее: мужчина, лет около шестидесяти, коротко подстриженные, белые как снег, вьющиеся волосы, правильные черты лица и благородная осанка. Трудно сказать, почему он выглядел именно на шестьдесят, разве что в тот земной период своей жизни он чувствовал себя особенно сильным. Я достоверно знал, что он умер задолго до Моны и, следовательно, мог выбрать для себя любое обличье.

Призрак никак не отреагировал на мои размышления. В его неподвижности было что-то настолько зловещее, что я начал терять самообладание.

– Ладно, молчишь, так молчи, – сердито сказал я, злясь на себя за дрожь в голосе. – Какого черта ты меня преследуешь? Ты что, думаешь, я могу все исправить, вернуть назад? Не могу. Никто не может. Хочешь, чтобы она умерла, преследуй ее, а не меня.

Никакой реакции.

И никоим образом не мог я умалить достоинство женщины, которая только что помахала мне рукой на прощание, чьи соленые слезы я все еще ощущал на своих губах. Не стоит и пытаться. Да что же со мной происходит, в конце концов?

В этот момент в гостиную, вытирая руки о фартук, заглянула из коридора Большая Рамона.

– Ну вот, теперь у нас появился еще один сумасшедший: разговаривает сам с собой, да еще и прямо у стола, возле которого непонятно зачем постоянно вертелся дедушка Уильям. Это я о призраке, часто являвшемся Квинну. Мы с Жасмин тоже его видели.

– Какой стол? Где? – отрывисто спросил я. – Кто такой дедушка Уильям?

Честно говоря, я знал эту историю. И видел стол, на который каждый раз указывал призрак, являвшийся Квинну. И все они из года в год обыскивали этот стол, но так ничего и не нашли.

Очнись, идиот!

Наверху влюбленный Квинн безуспешно старался успокоить Мону.

Томми и неизменно безупречный Нэш спустились к ужину и, негромко что-то обсуждая, прошли в столовую. Меня они не заметили.

Я подошел к витрине с камеями возле пианино. Расстояние между мной и призраком, таким образом, увеличилось, он остался далеко справа, но это ничего не меняло: горевшие злобой глаза продолжали меня преследовать, следили за каждым моим движением.

В застекленной, никогда не запиравшейся витрине были выставлены камеи тетушки Куин. Я поднял стеклянную крышку, которая крепилась петлями на манер книжной обложки, и взял в руки камею с изображением Посейдона и его супруги, мчащихся на колеснице, запряженной морскими коньками, по вздымающимся волнам. Мастерски выполненная картина смотрелась круто.

Положив камею в карман, я поспешил наверх.

Мону я нашел лежащей на усыпанной цветами кровати. Она рыдала, заливаясь слезами, в то время как отчаявшийся Квинн стоял в изголовье и пытался утешить возлюбленную.

Никогда еще я не видел, чтобы Квинн был так напуган. Я жестом дал ему понять, что все прошло как надо.

Призрака в спальне не было. Я не ощущал его присутствия и не видел его. Стало быть, он проявлял осторожность и не хотел светиться перед Моной.

Мона, обнаженная, с разметавшимися волосами, рыдала, лежа на кровати. Прекрасное тело мерцало среди цветов. Одежда тетушки Куин, аккуратно сложенная Большой Рамоной, упала и разлетелась по всему полу.

На секунду меня объял ужас. Этот удар я получил по заслугам и вряд ли мог его избежать, однако не собирался рассказывать о нем ни Квинну, ни Моне – никогда, сколько бы времени ни суждено нам еще скитаться по свету. Наверное, это был ужас перед тем, к чему могут привести минутные прихоти и сильная воля. Точнее, к чему они привели. Но, как всегда бывает, анализировать собственные эмоции было некогда.

Я посмотрел на Квинна – своего маленького брата, своего воспитанника.

Он ненавидел своих создателей, и ему даже не пришло в голову рыдать в их присутствии. То, что делала Мона, было вполне предсказуемо.

Я лег на кровать рядом с ней, откинул назад густые волосы и заглянул ей в глаза. Она мгновенно утихла.

– Что, черт возьми, с тобой происходит? – спросил я.

Мона медлила с ответом, а я, потрясенный открывшейся моим глазам красотой, не мог оторвать от нее взгляд.

– Ничего, – наконец сказала она, – если ты так ставишь вопрос.

– Ради бога, Лестат, – взмолился Квинн, – не будь таким жестоким, ты же понимаешь, какое испытание выпало на ее долю.

– Я не жестокий, – возразил я. (Это я-то жестокий?)

Я продолжал внимательно наблюдать за Моной.

– Ты меня боишься?

– Нет. – Она покачала головой и чуть нахмурилась, отчего между бровями пролегла небольшая морщинка. На ее щеках виднелись красные полосы от кровавых слез. – Просто я была так уверена, что умру.