Анна Старобинец - Семья

Дима повесил трубку.

С дрессировкой ничего не вышло.

На объявление “Индивидуальные занятия с вашей собакой. Защитно-охранная служба, курс послушания, коррекция поведения. Любые породы, любой возраст. Выезд на дом” быстро откликнулась сорокалетняя дама, мечтавшая воспитать своего двухлетнего дога.

Дама шумно дышала в трубку и жаловалась на дога. Она говорила, что дог дурно воспитан.

Во-первых, он прыгает на людей. Во-вторых, не любит ходить рядом. Вообще не любит ходить, а предпочитает бегать трусцой, волоча ее за собой. Кроме того, он рычит и скалится, если кто-то подходит к его миске ближе чем на метр.

– А в каких условиях содержится собака? – спросил Дима.

Дог жил в однокомнатной хрущевской квар­тире, на пятом этаже, вдвоем с дамой.

– Все ясно, – сказал Дима. – Я зайду к вам завтра в три, немного позанимаемся дома, а по­том пойдем на площадку.

Ровно в три Дима пришел по указанному ад­ресу и нажал на кнопку звонка. Что-то тяжелое гулко ударилось о дверь изнутри. Утробно за­урчало и снова ударилось.

– Арнольд, пропусти мамочку к двери, – не­решительно пискнули из квартиры, – дай мамоч­ка откроет, это дядя репетитор к тебе пришел.

Дима мрачно сплюнул на зеленый кафель. Дверь наконец открылась. Арнольд сидел у вхо­да, морщил нос и рычал.

Дима решительно шагнул вперед. Дог напряг­ся и явно приготовился прыгнуть. Неожидан­но Дима почувствовал, что ему стало страшно. Просто страшно.

Какая-то тупая усталость, темная, вязкая тос­ка навалилась на Диму, обволокла со всех сто­рон, придавила к полу.

– Извините, ошибся дверью, – тихо сказал он и поволок онемевшие ноги к лестнице. Медлен­но, отдыхая на каждой ступеньке, поплелся вниз.

Арнольд чинно выбрался на лестничную пло­щадку, рыкнул для порядка, чтобы закрепить за собой победу, и свесил любопытную морду меж­ду перил.

– Арнольдушка, иди скорее к мамочке, – ус­лышал Дима уже с первого этажа.

Вечером того же дня Дима нашел работу.

Она продлилась чуть меньше недели.

На автобусной остановке Дима прочитал объявление: “Требуются расклейщики объявле­ний”. Позвонил по указанному телефону, пришел по указанному адресу. Пожилая волосатая ба­рышня выдала ему огромную кипу объявлений, которые гласили: “Требуются расклейщики объявлений” – и тюбик с клеем. За каждые пять­десят развешанных объявлений она обещала вы­плачивать четыреста рублей. Несколько дней Дима колесил на автобусах и троллейбусах по улицам города, выскакивал на каждой остановке и развешивал, развешивал, развешивал. Испога­нив двести остановок, пришел за деньгами. Во­лосатая молча выдала восемь тысяч рублей и но­вую пачку объявлений с точно таким же текстом.

– А какие объявления вы собираетесь разве­шивать, когда наберете нужное количество “рас­клейщиков”? – поинтересовался Дима.

Барышня непонимающе уставилась на него.

– Вот эти, – ткнула пальцем в Димину пачку.

Диме стало не по себе. Он отнес домой восемь тысяч, но снова идти к волосатой отказался ка­тегорически.

– Тебе-то какая разница, что у них за объяв­ления? – удивилась Лиза. – Платят нормально.

– В вашем городе что, все сумасшедшие? – заорал Дима.

– Чья бы корова мычала, – недобро улыбну­лась жена.

Знакомство с мамой подействовало на Диму угнетающе. Мама оказалась мрачным неразго­ворчивым бегемотом в зеленой кофте с рюша­ми и пышным синтетическим сооружением на голове. С Димой она, кажется, была знакома не лучше, чем он с ней, спрашивала его, “как он устроился”, и называла “Димитрий”. На Лизу смотрела с нескрываемым отвращением.

Дима периодически переходил на “вы”, с тос­кой вспоминал свою настоящую, родную мать из выдуманного прошлого и испытал почти сча­стье, когда гостья наконец решительно измаза­ла губы красным и ушла.

– На самом деле, вы уже несколько лет с матерью в ссоре, – объяснила потом Лиза. – Почти не общаетесь. Она не хотела, чтобы ты на мне женился. Но ты уперся… Когда-то ты говорил, что без меня жить не сможешь… А по­мнишь, как ты сказал…

Дима ретировался в ванную. Подошел к зер­калу и состроил гримасу.

– …как никого никогда не любил, – всхлипы­вала Лиза из кухни.

Высунул язык, свернул его в трубочку, выта­ращил глаза.

– …а потом говорил, что ни с кем тебе не было так тепло…

Сморщил нос, надул щеки.

– …так светло…

Широко заулыбался и покрутил пальцем у виска.

– …но ты сказал ей: “Мама, не лезь, это мое личное дело…”