Анна Старобинец - Живущий

Вас приветствует Всемирный исторический банк данных «Ренессанс».

Внимание!

Данная ячейка содержит только частные письма и документы.

Данная ячейка арендована на 120 лет с правом последующего продления.

Доступ к данной ячейке открыт исключительно для арендатора.

Доступ к данной ячейке закрыт для арендатора, не достигшего восьмилетнего возраста.

Введите Ваш инкод.

Спасибо, инкод принят.

Приложите к светящейся части экрана Вашу электронную пластиковую карточку носителя инкода.

Спасибо, карточка принята.

Приложите к светящейся части экрана вашу левую руку.

Отказ в идентификации.

Внимание!

Убедитесь, что ладонь плотно соприкасается со светящейся частью экрана, и повторите попытку.

Отказ в идентификации. Извините,

вам отказано в доступе к данной ячейке.

Всемирный исторический банк данных «Ренессанс» передаст в ПСП информацию о попытке…

Внимание! Сеанс прерван. Вы ввели код доступа ПСП уровня 1.

Код доступа уровня 1 принят.

Код доступа уровня 2 принят.

Код доступа уровня 3 принят.

Тройной код ПСП обрабатывается…

Данная ячейка содержит только частные письма и документы.

Банк не несет ответственности за точность информации, содержащейся в данной ячейке.

Внимание! Тройной код обработан.

Тройной код принят.

Теперь Вы можете открыть ячейку как гость.

Приятного чтения.

Смерти нет.

документ № 1 (личная запись арендатора)

Сентябрь 439 года от р. ж.

Первый день убывающей луны

…Врач, который делал мне анализ, сначала не слишком обеспокоился. Он просто сказал, что соединение дает сбои, так что придется все повторить, извините уж, что заставляю вас ждать. Он застыл, не мигая, глядя мимо меня, сквозь меня. Его зрачки сужались и расширялись бессистемно, в каком-то дерганом ритме. Потом ритм установился, и он зачем-то закрыл глаза. Как если бы не мог удержать три слоя — но ведь у медиков так не бывает… Значит, он полез глубже; зачем?.. В кабинете остро запахло потом, и я задержала дыхание. Я заметила, что его веки, и лоб, и крылья носа влажно блестят. Я подумала: с ним что-то не так, с этим врачом, это он дает сбои, соединение в полном порядке…

Когда он снова открыл глаза, лицо у него было такое, точно он увидел инкод Сына Мясника или даже не инкод, а его самого, с усталой улыбкой труженика и с вонючим окровавленным топором, как в сериале «Вечный убийца».

— Я вынужден произвести процедуру еще раз, — сказал он, и я заметила, что его руки дрожат.

— В третий раз?

Он ничего не ответил, только отсоединил от моего живота один датчик и прицепил другой, точно такой же.

С минуту мы сидели молча: я в этом огромном холодном кресле, и он напротив меня. Я подумала: если там, внутри меня, кто-то из Черного списка — какой-то маньяк, навроде Сына Мясника или Порченого, — я так и не увижу его, не увижу ни разу, и в исправительном Доме они будут держать его в одиночке, они будут кормить его три раза в день и не скажут ему ни слова, до самой смерти не скажут ни слова, он так и не поймет, что к чему. Я подумала, что за лицемерие называть эти Дома исправительными. Никто никогда и ничего не пытается там исправить. Их просто там держат. В сытости и молчании…

Потом датчик пискнул, и врач снова считал результат, судя по всему, тот же самый.

Я спросила:

— Что-то не так?

Он молчал.

— Что-то не так с ребенком?

Он встал и прошелся по кабинету.

— Его отец… — Голос врача дребезжал, как пивная банка, катящаяся по асфальту. — Он вам известен?

— Нет. Это фестивальный ребенок.

— Одевайтесь, — он глядел мимо меня. — И ждите там, в коридоре. Я вызвал сотрудника ПСП.

— Он неправильный?

— Что, простите?

— Ребенок. Родной. Мой Родной из Черного списка?

— А… нет… — Он, наконец, посмотрел на меня, но как-то странно: словно издалека, словно через бинокль, словно я маячила где-то на горизонте, словно я была в социо, а не здесь, перед ним. — Нет. Ваш Родной не из Черного списка.

— Тогда почему сотрудник? Что я сделала? В чем мое нарушение?

— Не в моей компетенции, — сказал он рассеянно и тут же перестал меня замечать. Его явно занимала какая-то другая беседа в глубоком слое.

Сотрудник не слишком спешил. Он явился минут через сорок, и все эти сорок минут я провела в коридоре, глядя, как входят в двери кабинетов напряженные, раздраженные, привычно напуганные предстоящим открытием самки, старающиеся настроить себя на худшее, но все-таки упорно цепляющиеся за лучшее. Надежда. От них прямо-таки фонит надеждой. Волны ядовитой надежды заливают весь коридор. Авось обойдется. Авось не сейчас. Авось я пустая.