Дана Посадская - Возвращение карнавала

Зеркала наступали со всех сторон, и каждый взгляд в зеркало был как пощёчина. Это она? Что с её руками? Это не руки, это бесформенные жалкие клешни с лоскутами обвисшей протёртой кожи. А лицо? Верните моё лицо! Это неправда, это не я — это скопление жёлтых морщин, поглотивших черты…Её волосы стали осыпаться с головы, и Лилит безжалостно топтала их лакированными чёрными ботинками.

Она хотела кричать — но горло как будто сжимал ошейник с шипами. Это не я… отдайте моё лицо, мою жизнь… Шарлотта!

Шарлотта сидела неподвижно у стены — безмятежно раскинувшись, как в своём кресле. Её губы и шею заслонял огромный чёрный веер. И только глаза… неподвижные, как у слепой… холодные, словно лёд, наползающий с горных вершин.

Шарлотта, что ты здесь делаешь? Кто привёл тебя сюда?

Но Шарлотта не замечала Матильды, не слышала её безмолвных воплей. За её спиной появилась чёрная тень. Чьи-то руки в белых перчатках легли ей на плечи. Шарлотта закрыла глаза, запрокинула голову… Веер упал на колени…

Шарлотта! Не надо!

…А потом она лежала на алтаре и огненный блеск витражей обжигал ей глаза. И вновь она увидела Лилит такой же, как тогда, на пустынной улице, заражённой Карнавалом. Лицо Лилит покрывалось пятнами и исчезало, оставляя лишь тень. Пустота под ниспадающим длинным одеянием. Жрица с чашей в руках… Нет, не надо! Только не это!

И её не стало. Она растворилась, исчезла. Она лежала в земле, и древесные корни разрывали её тело. Она сама стала этими корнями, её кости рассыпались, обращались в прах и уходили всё глубже и глубже… Она не могла дышать, но это было и не нужно. А потом земля раскололась, взорвалась, и она увидела город. Это был он, её город, но уже иной. Все дома уничтожил огонь; остались лишь остовы — словно скелеты чудовищ. И на этом пепелище вырастали прямо на глазах деревья, покрытые жгуче жёлтыми листьями и россыпью алых плодов. Их стволы изгибались — так танцуют, изгаляясь, на стене, тени от ночника в душной детской… Она не могла понять, день стоит или ночь. Какие-то вспышки резали веки, глянцевая тёмная листва заполняла всё.

Она увидела Шарлотту — кто-то бережно нёс её, как ребёнка, а она обвивала его руками за шею. Но Матильда не видела лиц… ни Шарлотты, ни того, другого… Только руки … руки в белых перчатках…. Волосы Шарлотты спадали до земли, и там, где они касались травы, оставались выжженные тропки.

…А Лилит ломала руками терновник и смеясь, слизывала кровь с израненных пальцев. Она разгрызала плоды с деревьев и красный сок стекал по её подбородку. Лилит шла по пустому вымершему городу, переступая через скорченные мёртвые тела тех, кто когда-то жил в этих домах, ел и смеялся, молился, любил, и запирал заботливо ставни от летучих мышей и незваных гостей. От незваных гостей с нездешними белыми лицами, с пустыми глазами, с изящными пальцами…

Они мертвы? Они все мертвы?

Они всё равно бы умерли… рано или поздно. Важно только то, что вечно, Матильда. А вечность — это мы. Мы те, кто растирает стрелки часов между ладоней, словно травинки. Мы разбиваем стеклянные колбы и рассыпаем песок; потом топчем его, пока не сбиваем ноги до крови. Мы играем со временем и с теми, кто ему принадлежит. Мы сменяем маски и имена. Мы скитаемся, как ветер, текущий в наших жилах. Мы приходим из праха и идём к могиле, но наш путь бесконечен. Мы — Карнавал…

Посмотри вокруг, Матильда. Это наш мир, мир Карнавала. Ты ведь хотела узнать его, не так ли? Смотри же на эти деревья и мумии, вдыхай этот ветер, слушай как осыпаются горы и моря выходят из берегов. Это он, Карнавал… Он вторгается в твой мир, как яд вторгается в тело, как зубы вонзаются в горло. Все ваши нравственные принципы и религиозные догматы — всего лишь музейные экспонаты, столь почтенные, что возле них ходят только на цыпочках и говорят исключительно шёпотом… Но стоит кому-то войти в этот храм, сорвать паутину, разбить витрины, коснуться святынь — и они рассыплются, как детские куличики… И первобытный хаос тут же ударит в заплесневевшие от ужаса стёкла. Он будет резать хрупкие души, как ножницы режут бумагу, не оставляя следов от чёрных беспомощных букв. «Не убий», «не укради» он рассечёт пополам и оставит лишь «не» — как чёрное знамя, зовущее в никуда.

И тогда одни из вас рассыплются в пыль, глаза других нальются багровым. Они упадут на четвереньки, замечутся по кругу на неловких щетинистых лапах. Они взвоют, дрожа своими новыми, искорёженными страхом и яростью телами.