Нина Воронель - Готический роман. Том 2

Он мне всегда казался красивым молодым мужиком, а тут, когда он заорал, я заметила, что у него под подбородком дрожит какой-то дряблый мешок и глаза он скосил от крика совсем по-стариковски. И тогда я поняла, что он не шутит насчет денег, – а ты даже представить себе не можешь, сколько они заплатили за то, что мне позволяют работать с документами из этого секретного архива! Так что, боюсь, я просто не могу себе позволить ни платить, ни увольняться.

Что же мне делать, что делать, что делать? Как мне быть?

Я не могу поехать и не могу отказаться от поездки.

Я умру, если тебя не увижу.

Миленький мой, умный, красивый, придумай что-нибудь!

Неужели твою визу невозможно отложить на две недели?

Я вижу, с твоими бюрократами не заскучаешь! Остается только восхищаться богатством их фантазии в области садизма. Значит, отложить твою визу нельзя ни в коем случае – или сейчас или никогда? Что же нам делать, если никогда нам не подходит?

Твоя фантазия тоже достойна восхищения. Похоже, что борьба за существование в условиях вашей сомнительной народной демократии имеет свои преимущества: она тренирует изворотливость и смелость. Однако я не такая тренированная и мне страшно. Представим, что ты достанешь билет на полет с пересадкой в Вене, но разве не опасно не полететь дальше, а остаться в Европе? Ведь они, если узнают, могут потом никогда тебя больше не выпустить. А как пересекать европейские границы с твоим паспортом без визы? Может, ты прав, что никогда не проверяют, – а вдруг именно на этот раз возьмут и проверят?

Ты знаешь, я не хочу! Бог с ним, давай лучше отложим, а?

Ты рассердился, да? Ну и напрасно – ты ведь не сомневаешься, что я умираю от желания быть с тобой?

Просто страх за тебя еще сильней.

Ну что я плету? Что плету? Я вся изолгалась, я, кажется, никогда в жизни столько не врала – во всяком случае, подряд. У меня такое чувство, будто меня с ног до головы вываляли в грязи, столько лжи я уже наплела вокруг себя. Я совершенно не понимаю, как можно выбраться из той хитроумной ловушки, в которую я попала. Как бы мне хотелось все тебе рассказать и посоветоваться. Но именно тебе-то как раз и нельзя ничего рассказать, потому что ты, собственно, и есть эта ловушка. И никому другому тоже, ни одной душе.

Непонятно, да? Я знаю, что непонятно, но в том-то и дело, что я не могу ничего объяснить. Я боюсь, что я пишу очередное письмо, которое нельзя отправлять. Тогда я хоть на бумаге поделюсь с тобой своими жуткими проблемами, которыми я не могу поделиться ни с кем. А потом порву это письмо на мелкие клочки, а клочки для верности сожгу – ведь, не дай Бог, кто-нибудь не то что проведает, но даже заподозрит!

Но никто, конечно, ничего не подозревает, потому что я не вру никому, кроме тебя. Остальным я не вру, я их обманываю, что вовсе не одно и то же, а гораздо хуже, потому что этот обман – большой, он куда страшней моего мелкого вранья тебе. Я не знаю, как быть – все вышло так неожиданно! Понимаешь, когда они оформляли мой допуск к этой сверхсекретной работе, я их вовсе не обманывала, моя совесть была совершенно чиста. Я не знала тебя, не любила тебя и не подозревала, что когда-нибудь тебя встречу и полюблю.

Черт его знает, может надо было доложить им о нашем романе – и пусть они сами решают, выгонять меня или нет? Но кто же докладывает о таких вещах?

Я и сейчас могла бы спастись от вечных мук совести, если бы отказалась от встречи с тобой. Я, кажется, даже отказывалась где-то в начале письма. Но раз я его не отправлю, этот отказ пока не в счет. Пока не в счет. Сперва надо его обдумать.

Что с нами случилось? Ничего особенного – простое невезение, злое стечение обстоятельств, которое надо переждать, как плохую погоду. Так, может, переждем?

Но в том-то и ужас, что я не могу ждать, не могу отложить нашу встречу. Не могу и все! Увы, я достигла того возраста, когда уже опасно полагаться на будущее. А вдруг ты передумаешь? А вдруг ты за это время встретишь другую – лучше и моложе меня? Таких ведь много, их гораздо больше, чем мне бы хотелось. Когда я о них думаю, я вообще не понимаю, что ты во мне нашел. При мысли о них я готова на все, только бы почувствовать твои руки на своих плечах, твое дыхание в ямочке на шее, куда ты так любил меня целовать.

Мне ничего не остается, как порвать это письмо, сжечь обрывки и написать тебе другое – трезвое, разумное, деловое, с точным адресом той библиотеки, в секретном архиве которой мне позволили работать.