Линкольн Чайлд - Обсидиановый храм

Она мысленно перевела эти строки:

«На досуге вчера, Лициний, долго

На табличках моих мы забавлялись….» [61] «На досуге вчера, Лициний, долго; На табличках моих мы забавлялись; Как утонченным людям подобает; Оба в несколько строк стихи писали…» – в переводе С.В. Шервинского. [ПП: «…на табличках моих мы забавлялись» – деревянные таблички, крытые воском, служили для черновых записей и в античности и долгое время в средние века.]

Затем она заметила, что в самом низу страницы изящным подчерком и фиолетовыми чернилами была сделана небольшая надпись. Чернила выглядели поразительно свежими:

«Возлюбленная, я предлагаю твоему вниманию это стихотворение».

Она решила, что это вольный перевод 50-ой строки того же стихотворения:

« Hoc, iucunde, tibi poema feci » [62] «Это, милый, тебе сложил я посланье; Из него о моих узнаешь муках. Так не будь гордецом и эту просьбу; Ты уважь, на нее не плюнь, мой милый…»– в переводе С.В. Шервинского. .

Констанс закрыла книгу – изумленная и встревоженная. Откуда она могла здесь взяться? Может, Проктор принес ее ей? Но нет – он никогда бы не позволил себе нечто подобное, даже если бы он предположил, что это облегчит ее страдания. Кроме того, она была уверена, что Проктор за всю свою жизнь никогда не читал ни слова поэзии – латинской или какой-либо другой. И, в любом случае, он не знал об этих потайных комнатах, в которых она жила.

Со смертью Пендергаста больше никто о них не знал…

Она покачала головой. Кто-то определенно оставил ей эту книгу. Или она начала терять рассудок? Может быть, так оно и есть – временами горе казалось ей невыносимым.

Она открыла бутылку вина, наполнила бокал и сделала глоток. Даже для нее, небольшого знатока, оно оказалось удивительно сложным и интересным. Констанс сделала еще один глоток и приступила к еде. Но прежде чем начать, она снова обратилась к стихотворению. Конечно, она читала его и раньше, но с тех пор минуло уже много лет. И теперь, когда она снова мысленно переводила эти строки, поэма казалась ей гораздо более красивой и провокационной, чем она ее запомнила. Констанс прочитала ее от начала до конца – медленно, вдумчиво и с удовольствием.

Констанс очнулась под звуки музыки. Она села и откинула в сторону покрывала. Похоже, ей снилась музыка. Но что это была за партия? В ней звучало целое море тоски, печали и безответной страсти…

Решив, что пора сбрасывать с себя оковы поздней дремоты, Констанс встала и вышла из спальни, тут же очутившись в небольшой библиотеке. Ей вовсе не хотелось привыкать к столь долгому сну, который, как она считала, был лишь одним из проявлений испытываемого ею горя. И все же на данный момент она чувствовала не горе… вернее сказать, не совсем горе. Констанс прислушивалась к себе и осознавала, что не может точно понять, какая смесь эмоций наполняет ее, кроме того, что все они были весьма ненавязчивы и противоречивы.

Она собиралась провести утро за своим дневником. Но она вдруг обнаружила в нем сделанный не ее рукой перевод нескольких стихов Катулла. Здесь же – по необъяснимой причине – обнаружилось и несколько переведенных стихотворений из сборника Малларме [63] Стефан Малларме – французский поэт, примыкавший сначала к парнасцам, а позднее ставший одним из вождей символистов. Отнесен Полем Верленом к числу «проклятых поэтов». «Poésies». Слог Малларме, как известно, очень трудно воспроизвести на любом другом языке, в том числе и на английском, и Констанс долго изучала это странное послание, гадая, кто мог оставить его. Вдобавок ее мысли занимала музыка.

С момента своего «ухода в подполье» – так для себя она называла свой спуск в подземелья – она слушала струнные квартеты Шостаковича, в особенности, третий. Окончание партии всегда напоминало ей о Мэдилейн Ашер и той странной каталептической смерти-при-жизни, которая постигла ее в рассказе По [64] «Падение дома Ашеров» Эдгара Алана По – здесь упоминается момент из сюжета рассказа Эдгара По. В «Падении Дома Ашеров» безымянный рассказчик, от имени которого ведется повествование, узнает, что сестра Родерика Ашера леди Мэдилейн больна странной болезнью – она ко всему равнодушна, тает день ото дня, а тело ее иногда коченеет, и дыхание приостанавливается. Как раз перед приездом рассказчика ее состояние резко ухудшилось. Однажды Родерик Ашер сообщает рассказчику, что леди Мэдилейн умерла, и просит помочь ему спустить ее тело до похорон в подземелье. Вдвоем они относят туда тело, плотно закрыв гроб и заперев тяжелую железную дверь. После этого Родерик Ашер становится все более тревожен, и страх его постепенно передается и рассказчику. В конце концов, Ашер сообщает своему другу, что они похоронили леди Мэдилейн заживо – благодаря собственному недугу (обостренным чувствам) давно это понял, но не смел в этом признаться. В этот момент распахивается дверь, и появляется Мэдилейн – измученная и в крови. Она падает на руки брату, увлекая его – уже бездыханного – за собой на пол. Рассказчик кидается прочь из дома от страха, снаружи бушует буря, и трещина, бегущая по дому, о которой упоминается в самом начале рассказа, стремительно расширяется. «… раздался дикий оглушительный грохот, словно рев тысячи водопадов… и глубокие воды зловещего озера у моих ног безмолвно и угрюмо сомкнулись над обломками дома Ашеров». . В некотором смысле Констанс отождествляла себя с леди Мэдилейн, живя в добровольной ссылке под улицами Манхэттена. Беспокойные, тревожные диссонансы Шостаковича соответствовали ее настроению – их печаль служила отзвуками ее собственного горя.