Мария Барышева - Мясник

— Слишком явно указывает… ну и что? Ну, узнаю я, кто, и что я сделаю? Приду и скажу: а ну, отдайте?! Думаешь, они так уж меня боятся?

— Еще как! — негромко заметил Костя. — До черта боятся! И тебя, и за тебя. Иначе не стали бы устраивать весь этот цирк со звонками. Приехали бы спокойненько, дали бы по голове, как мне, и забрали, что нужно, а может, и тебя заодно. Нет, они вовсе не хотят быть узнанными. И не захотят забирать тебя силой, я так думаю, — ведь у тебя тогда, извиняюсь конечно, может что-нибудь испортиться, либо ты натворишь таких дел, что они и сами будут не рады, что с тобой связались. Нет, скорее всего они попробуют повернуть все дело так, чтобы ты согласилась работать добровольно. Они попытаются тебя контролировать. Например, заберут кого-нибудь из твоих близких.

Наташа вздрогнула, подумав о матери и Славе, потом слегка покраснела от стыда, сообразив, что как-то выкинула из этого круга тетю Лину. Пусть тетя Лина всего лишь маленькая помешанная старушка, но она-то тоже близкий человек. Поежившись, Наташа поплотней закуталась в одеяло и, сморщив нос, глотнула еще горячего молока с медом, которым Костя пичкал ее последние несколько дней, потом чихнула. После ночной поездки она сильно простудилась, а ее физическое состояние никак не способствовало выздоровлению. Только из-за этого она пока и оставалась в поселке, и Лешко хлопотал вокруг нее, как заботливая мать, сам готовил ей еду, причем на удивление вкусную, и держал на расстоянии Нину Федоровну. Пару раз Наташа наблюдала, как Костя ловко управляется на кухне и заметила, что иногда в процессе этого на его лице появляется странное выражение хмурого удивления. Но она не придала этому никакого значения.

— Что, не нравится? — усмехнулся Костя, заметив ее гримасу. — Пей, пей! Так вот… что я хотел сказать. Если же все-таки это случится… если они кого-то заберут… не соглашайся. Ты можешь натворить больших бед… ты ведь сама говорила, что и твой друг предупреждал тебя об этом. И этот Андрей Неволин…

— Почему ты так уверен, что я натворю бед? — спросила она хмуро. — Это ведь только в том случае, если картины испортят. Ты это имеешь в виду?

Костя вдруг смутился, замялся и резко вернулся к прежней теме:

— Вот насчет остальных я не знаю, способны ли они: Шестаков слишком труслив, Сметанчик просто дура, Измайловы… я их очень давно знаю — тоже вряд ли. Но некоторые люди умеют так хорошо рядиться в чужую шкуру… В любом случае, это уже не игрушки, и если тебе действительно вкатили «сыворотку правды», значит дело наше совсем плохо — ты знаешь, какие нужны деньги и связи, чтобы ее достать?! И если они пошли на это, то, скорее всего, пойдут еще дальше. Вечный закон: не заработаешь на других — заработают на тебе — хочешь ты того или нет.

— Я не могу понять одного — если мне действительно что-то вкололи — почему при всех? — спросила Наташа и поставила полупустую кружку. — Зачем при такой толпе? Ведь все слышали.

Костя пожал плечами.

— Может, я дело подпортил. Уговаривал тебя уехать, рассказал про «Просветление», и они решили, что времени у них мало, рискнули. Другое дело, что эта штука действует только при умело и грамотно построенных вопросах… но дело в том, что я толком и не могу сказать, чьи вопросы были основными, не понять этого — каждый что-то спрашивал, ты болтала… все орали, кто как умел!

Наташа покачала головой и снова громко чихнула в огромный клетчатый платок, чувствуя как тело после очередного всплеска озноба снова покрывается горячим липким потом. «Бежать! — думала она. — Как можно скорей бежать!» Но куда бежать и от кого?

Тем не менее, на следующий же день, когда температура более-менее спала, оставив слабость и нудную головную боль, Наташа оделась потеплей, несмотря на то, что сегодня за окном довольно ярко светило солнце и редкие облака, бродившие по водянисто-голубому небу, не представляли опасности. Она поставила на пол туго набитую сумку и тщательно причесалась перед зеркалом, с удовольствием подмечая в себе некоторые перемены — жутковатое бледное привидение выглядело уже посимпатичней: слегка округлились щеки и кожа уже не обтягивала кости черепа туго-натуго, глаза слезились, но диковатый фанатичный огонь в них притух и выражение было почти человеческим, хоть и мутным; нос уже не казался заострившимся, но это потому, что распух от насморка. С усмешкой Наташа подумала, что сумасшедший лемур пока что превратился просто в простуженного лемура. Только в правой руке и где-то глубоко в мозгу продолжал тлеть холодный огонь.