Мария Барышева - Мясник

Картины и письма исчезли.

Неожиданная беда нередко не только встряхивает, но и отрезвляет, словно ведро ледяной воды, выплеснутое на спящего; она прокатывается по человеку, с мудрой безжалостностью сдергивая с него все покрывала отрешенности и заблуждений, которые он до сих пор считал своей неотделимой частью. Через несколько дней после несчастья Наташе казалось, что сейчас она чувствует себя совершенно иначе, как когда-то на бульваре, когда они со Славой пили пиво и смотрели, как гибкие подростки отплясывают латиноамериканский танец. Все происходившее до того момента, как она обнаружила лежащего без сознания Костю и разгром в доме, казалось каким-то наваждением — и безумная работа, и жрецы, и собственные мысли, и поступки, словно это происходило во сне, где все лишено логики. Все словно постепенно возвращалось назад, как возвращается утром солнце, бесследно исчезнувшее под вечер. И хотя жажда работы осталась, теперь Наташе снова удалось зажать ее в кулаке. Это было больно — очень, но получалось терпеть. Плохо было только одно — утро всегда неотвратимо перетекает в вечер, и Наташа не знала, сколько на этот раз продлится затишье, зависит ли это исключительно от нее или от того, что, может быть, осталось в ней после Дороги.

Все эти несколько дней она провела в доме Лешко, перевезя туда все свои вещи и отказавшись, наконец, от аренды прежнего дома. Наташа сделала это не только по собственной инициативе, но и последовав уговорам Кости, который уже на следующий день спокойно раскатывал в своем кресле, бренчал на гитаре и помогал Наташе устраиваться на новом месте, полностью оправдав заявление о крепости собственной головы. Ударившего его человека Костя не видел. Он рассказал, что находился в большой комнате, когда вдруг услышал, как в замке входной двери осторожно поворачивается ключ, а в следующее мгновение в коридоре, а затем и в кухне погас свет. Прихватив в качестве оружия увесистую вазу с подоконника, он подъехал к дверному проему, и едва его кресло пересекло порог, кто-то, стоявший сбоку, схватил его за плечо и дернул вперед, одновременно ударив чем-то тяжелым по голове. Следующим, что он увидел, было уже склонившееся над ним лицо Наташи.

— Сейчас я уже не уверен, что это был именно мужик, — заметил Костя во время рассказа, — но вот когда очнулся — первой мыслью было, что это был «он». Ну, понятно, вначале-то на бабу не подумаешь.

Наташа кивнула, вспоминая большую и крепкую Людмилу Ковальчук. Впрочем, для проделанного с Костей большой силы и не требовалось — сделать это могла бы и Ольга Измайлова, и Шестаков, и даже Сметанчик. Равно как и просто некий индивидуум. Но узнать, кто украл картины, пока не представлялось возможным. Нина Федоровна отпадала сразу, Измайловы, а также двое «неофитов» — одессит Сергей Долгушин и киевлянин Алексей Тарасенко божились, что ничего не знают и обвиняли всех прочих — даже после того, как Наташа пригрозила им вернуть все на свои места, даже сделать еще хуже. Это привело лишь к тому, что все четверо до смерти перепугались. Никто из них не был в тот вечер у ее дома, никто ничего не видел, никто ничего не знал. Что же касается Сметанчика и Шестакова, то они уже уехали — одна в Волгоград, другой в Волжанск, и говорить с ними по телефону Наташа сочла делом бессмысленным. Ей нужно было видеть их во время разговора. Также не звонила она и Ковальчук, решив уже встретиться с ней непосредственно по возвращении в город. Если вся эта затея — дело ее рук, то значит Ковальчук поверила в Наташины способности, а Наташе будет чем ее припугнуть — ведь портрета Борьки не было среди похищенных картин — он покоился где-то в Красноярске. Наташа была уверена в успехе, поскольку, еще раз подробно поговорив с Костей о своем откровении, выяснила очень важную деталь — единственное, о чем она не сказала, — это куда были отвезены все картины — Косте удалось выгнать «жрецов» прежде, чем Наташа дошла до этого момента. Так что частично перевес пока был на ее стороне.

Милицию по взаимной дружной договоренности привлекать не стали. Наташа никаких доводов в защиту этого не приводила, Костя же выразился просто и лаконично: «Оно им надо?! Ну и все!» Кое-как думали сами.

— Не обязательно зацикливаться только на близких, — говорил Костя, нервно куря сигарету за сигаретой, переезжая из одного угла в другой и рассыпая пепел по всей кухне. Рваную рану на голове ему зашили, а волосы вокруг нее выстригли, так что она была отчетливо видна, и теперь Костя, с зашитой головой, исполосованными руками, шрамом на шее и ожогом на тыльной стороне ладони походил на человека, рядом с которым разорвалась граната. — Ищи и среди дальних знакомых — старых клиентов. В конце концов кое-кто из них мог и столковаться. Мне, честно говоря, больше всех из близких не нравятся Ковальчук и эти два кадра — Долгушин и Тарасенко. Но на Ковальчук все указывает слишком уж явно, а вот эти двое могут быть чьей-нибудь подставкой.