Мария Барышева - Мясник

— Мне машины не надо, сколько раз повторять! — перебиваю я его, разливая кофе по чашкам и бросая в свою кружок лимона. — Я машин боюсь. Я не смогу ее водить, понимаешь?! Я до сих пор не могу понять, как умудрилась сдать на права — мой инструктор, здоровенный дядька, сказал мне после экзамена, что все жутчайшие моменты в его жизни по сравнению с нашей совместной поездкой — просто милая детская сказка.

— Ну, пока на машину все равно денег нет, — задумчиво говорит Женька, прихлебывая кофе, — но все восполняемо и образуемо. Но как только у нас будет достаточно денег… Ну признайся, ты ведь тоже об этом думала!

— Жека, если ты не перестанешь заниматься самокопанием, а также менякопанием, я тебя ударю!

— Ха, ха! Она меня ударит! Напугала смертника алиментами! Витек, ты ж пацифист.

— Я пацифист в хорошем смысле этого слова. Ну, хорошо, — я ставлю пустую чашку на стол, — я об этом думала и не раз, но не могу сказать, что-бы мои мысли так четко оформились, как твои.

— Ну, тогда ничего, — Женька довольно кивает, допивает кофе, подходит ко мне, обнимает и, заводя мои руки за спину, слегка раскачивает меня из стороны в сторону. — К тому времени, как деньги появятся, и мысли оформятся, а также, может, ты, наконец избавишься от своего детского закидона насчет брака.

— Ты опять за свое? Ты очень странный человек, Жека. Ну разве плохо нам живется непроштампованным?

— Иногда хочется побыть абсолютно честным мужчиной, — он смеется. — А ты думай, думай. Еще есть время, пока я не честен.

Я смотрю на него недовольно — я не люблю, когда Женька заводит разговор о том, чтобы облагородить наши отношения, а в последнее время он делает это довольно часто. И зачем ему это нужно? Страстной любви между нами нет, мы больше друзья и вместе нам просто хорошо и удобно. Может это и хорошо и долговечно, гораздо долговечней, чем когда все горит синим пламенем, и по мне — пусть все так и остается. Дело в том, что я ненавижу брак — ненавижу это понятие, ненавижу штампы в паспорте, ненавижу обручальные кольца, и иногда, когда мне в рабочих целях приходится носить обручалку, то на безымянном пальце даже появляется аллергическая полоса, и дело тут не в качестве кольца — это психологическая аллергия. Такая вещь как брак испоганила мое детство.

Когда мне было пять лет, мои родители развелись, но разъезжаться не стали. Квартира была хорошая, трехкомнатная, на набережной, отец, как и большая часть мужского населения Волжанска, заядлый рыбак, не желал отказываться от такого удобного места жительства и от общества живущего в соседнем доме родного брата, мать не желала лишаться подруг и близкой дороги на работу, и обоим было жаль разменивать такую чудесную квартиру. Так что оба остались в ней, заняв по комнате, третья стала чем-то вроде склада, а я жила то у одного родителя, то у другого.

Спустя несколько месяцев отец привел в свою комнату подругу Елену, где они, по быстрому расписавшись, стали жить-поживать вместе. Мать не отстала от него — новый муж — крепкий, загорелый дядя Вася появился в ее комнате двумя неделями позже. Я по-прежнему жила то у одного родителя, то у другого, и дядя Вася давал мне подзатыльники и деньги, а Елена пыталась выучить испанскому языку.

Когда мне исполнилось шесть с половиной, дядя Вася изменил маме с Еленой, дома состоялся большой скандал, и вскоре все снова развелись. Но остались в квартире. Мое семилетие ознаменовалось появлением шофера Егора Сергеевича и язвительной худющей тети Вики. Тетя Вика стала новой женой папы, Егор Сергеевич разделил семейный очаг с Еленой. Тетя Вика учила меня хорошим манерам, Егор Сергеевич пытался сделать из меня помощника в своем гараже.

Эти семейные корабли благополучно сели на мель уже через пару месяцев. Все начали изменять друг другу с друг другом сплошь и рядом. Мама еще раз вышла замуж за папу, но их брак длился от силы неделю. Разводиться они уже не стали, и, в конце концов, все плюнули на официальные отношения и стали жить одной большой счастливой семьей, в которой для меня уже не было места. Никто уже меня ничему не учил, обо мне вспоминали раз или два в неделю, и тогда вся дружная семья скопом набрасывалась на меня с изъявлениями любви. Через двадцать минут она снова обо мне забывала. По сути дела растил меня двоюродный брат Венька, а после его нелепой и страшной смерти моим воспитанием занялся его друг Ленька Максимов, и это человек, которого я уважаю и люблю больше всех на свете — он не только вырастил меня, но и спас мне жизнь. Ленька был мне и братом, и отцом, и матерью одновременно, и как жаль, что теперь он живет так далеко от меня — это плохо и несправедливо — ей-ей несправедливо.