Джозеф Ле Фаню - Белый кот из Драмганниола

Все мы с раннего детства знаем знаменитую сказку о белой кошке. Я расскажу вам совсем другую историю, где нет ничего общего с прелестной принцессой, принимавшей время от времени облик очаровательного зверька. Белый кот, о котором идет речь, — существо куда более зловещее.

Путешественник, направляющийся из Лимерика в Дублин, оставляет слева возвышенность Киллалоу и, когда на горизонте появляются острые пики горы Кипер, обнаруживает, что справа от него тянется длинная гряда пологих холмов. Вокруг них простирается изрезанная многочисленными ручейками равнина; кое-где, в низинах, дорогу приходится прокладывать даже по насыпи. Колючие щетки живых изгородей, разбросанные то тут, то там, придают пейзажу неуютный, печальный характер.

Однообразие пустынной равнины изредка нарушается тоненькой струйкой торфяного дыма, выдающей близость человеческого жилья. Одно из таких строений — вросшая в землю хибара под осыпавшейся соломенной крышей, принадлежащая довольно «крепкому» земледельцу, как в Манстере называют самых процветающих представителей многочисленного класса крестьян-арендаторов. Стоит она на берегу извилистого ручейка, посреди уютной рощицы, на полпути между горной грядой и дорогой на Дублин. С незапамятных времен в ней живут, сменяя друг друга, бесчисленные поколения семьи Донован.

Когда-то, много лет назад, ко мне в руки попали старинные ирландские рукописи, очень интересные. Желая повнимательнее прочитать их, я принялся искать учителя, который познакомил бы меня с основами ирландского языка. Мне рекомендовали некоего мистера Донована, человека доброго, мечтательного и ученого.

В свое время мистер Донован приобрел образование в дублинском Тринити-колледже, получая там стипендию. Теперь он зарабатывал на жизнь учительским трудом. Полагаю, специфический характер моих исследований льстил его национальному самолюбию, ибо он с наслаждением изливал мне душу, делясь познаниями о своей стране, вспоминая собственную молодость и высказывая самые потаенные мысли. Он-то и рассказал мне удивительную историю, которую я постараюсь, насколько сумею, изложить собственными словами.

Я своими глазами видел старую ферму, огромные яблони в саду, поросшие густым мхом. Бродил по живописным окрестностям, разглядывал увитую плющом башню без крыши, где лет двести назад мирные жители находили убежище от разбойников и вражеских набегов — она по-прежнему стоит в дальнем уголке скотного двора; видел шагах в ста пятидесяти от усадьбы заросшую кустарником арену — следы труда давно исчезнувшего народа; суровый силуэт горы Кипер на горизонте; и холмы, холмы без конца и края — пустынные, заросшие вереском и дроком. Их неприютные склоны испещрены серыми валунами и куртинками карликовых берёз и дубов. Тоскливый пейзаж пронизан ощущением заброшенности и одиночества; места эти являют собой как нельзя более подходящую сцену для таинственной истории с потусторонними персонажами. Унылые плоскогорья, открывающиеся взору то в сером сумраке зимнего утра, укутанные белым саваном свежевыпавшего снега, то в печальном багрянце осеннего заката, то в леденящем душу великолепии лунной ночи, словно созданы для того, чтобы настроить чувствительную душу Дэна Донована на суеверный лад, поселить в сердце добродушного мечтателя веру в сверхъестественные чудеса. Следует заметить, однако, что никогда в жизни не встречал я создания более бесхитростного, чем мой рассказчик, на чью честность и добросовестность я готов безоговорочно положиться.

В детстве, говорил он, живя в Драмганниоле, я частенько брал в руки «Историю римлян» Голдсмита и отправлялся на свое любимое место, плоский камень, укрытый в кустах боярышника, возле крохотного озерка, напоминавшего скорее большую глубокую лужу — такие бочажки оставил в наших краях давно ушедший ледник.

Озеро лежало в уютной низинке на краю поля, с севера граничившего со старым заброшенным садом. Столь уединенное место как нельзя лучше охраняло мой покой во время серьезных учебных занятий.

В один прекрасный день, проведя за чтением долгие часы, я притомился и начал рассеянно озираться по сторонам. Перед глазами у меня стояли героические сцены, только что вычитанные у Голдсмита. Клянусь, сэр, я не задремал. Вдруг на краю сада появилась женщина; она направилась вниз по склону. На незнакомке было надето легкое серое платье, такое длинное, что подол его тянулся по траве. В этой части света, где покрой женских нарядов строго регламентируется обычаем, облик ее казался столь удивительным, что я не мог оторвать глаз. Она шла прямо, никуда не сворачивая, будто намеревалась пересечь обширное поле строго из угла в угол.