Мишель Цинк - Пророчество о сёстрах

Я качаю головой, отрицая эту правду, не желая выдавать ни тени слабости.

— Нет. Все… не так, как ты говоришь. — Я тут же смягчаюсь и продолжаю почти ласково, обращаясь к Элис моего детства — той Элис, которую я люблю. — Да, правда, я хочу жить с Джеймсом, но не хочу, чтобы это была жизнь во тьме мира, где правят души. Элис, ты ведь должна это понимать. Мы с тобой согласны в одном: что нам надо стремиться к единой цели — и нетрудно решить, что это за цель. Ты Хранительница. Твой долг — защищать мир от воинства падших душ. А я… у меня тоже есть выбор. И я не стану им помогать. Я пальцем не пошевельну, чтобы помочь им уничтожать то — и тех! — кого я люблю. Разве не такова наша общая цель? Защитить Генри и тетю Вирджинию, единственную семью, что у нас осталась?

Лицо сестры наполовину скрыто в тени, но я вижу, что при упоминании Генри и тети Вирджинии она колеблется. Лишь через миг она овладевает собой достаточно, чтобы ответить мне, — и за этот миг на лице ее проносится вся жизнь, сменяется множество выражений. Но вот детская неуверенность уступает место обреченной решимости.

— Я не предназначена быть Хранительницей, Лия. Мы обе знаем это. Вот почему я чувствую именно так, а не иначе. Вот почему я с самого раннего детства знала, что мой долг — быть с душами, каким бы именем ни нарекло меня пророчество. Я… я ничего не могу поделать с собой. Я такая, какая я есть.

Я качаю головой, не желая слышать, как она говорит подобные вещи. Мне безумно трудно выслушивать от нее все это. Будь предо мной Элис последних дней — Элис с ледяными глазами и суровым лицом… тогда, возможно, отмахнуться от ее слов было бы куда легче.

Она облизывает губы, и они сияют во тьме.

— Если мы будем действовать вместе, Лия, то получим защиту. Мы — и те, кого мы любим. Я могу гарантировать тебе безопасность. И безопасность Джеймса, Генри и тети Вирджинии. Всего, ради чего стоит жить. Пока есть все это, какая разница, кто властвует миром? Разве возможность прожить всю свою жизнь в мире и покое не стоит того, чтобы чуточку пожертвовать своей совестью?

В слова ее прокрадывается какая-то отчаянная нотка, и эта нотка пробуждает меня, дает мне силы вырваться из-под власти ее завораживающего голоса. Я с силой трясу головой, точно стараюсь стряхнуть, отогнать нашептанные посулы, все крепче затягивающие меня, пока я гоню их прочь.

— Я не могу… нет, Элис, я не могу так поступить. Просто не могу. Я тоже ничего не могу поделать с собой. Я тоже такая, какая я есть.

Я жду, что она разозлится, но в голосе Элис звучит лишь печаль.

— Да. Так я и думала. Мне очень жаль, Лия.

Рука ее находит на ступенях мою руку, берет ее так, как держала, когда мы были совсем еще крошками. Ее ладонь не больше моей, ну разве что самую малость, и все же были времена, когда я неизменно чувствовала себя в безопасности, когда моя рука была вложена в руку Элис. Не знаю, почему она сказала, что ей жаль меня, — но не сомневаюсь, что скоро узнаю.

И моя рука больше никогда не обретет безопасность в ее руке.

— Лия!

Соня машет мне рукой, когда я прохожу мимо гостевой спальни. В ушах у меня все еще звенит разговор с Элис.

Я захожу в комнату.

— Я-то думала, после такого долгого дня вы уже давным-давно спите.

— Лия, чудесный был день! Но у нас еще есть чем заняться, правда ведь?

Соня переводит взгляд на сидящую на постели Луизу.

Немного поколебавшись, я киваю. Остается только надеяться, что Луиза проявит столько же понимания, как и Соня.

Но Луиза вскидывает брови.

— Лия, что такое? Что-то случилось? Что-то плохое?

Я присаживаюсь на краешек постели и качаю головой.

— Нет-нет, ничего плохого. Но остается еще кое-что, что я не успела тебе рассказать. Я сама выяснила это лишь после того, как вы с Соней приезжали к чаю.

— Что еще?

Я провожу рукой по лбу, стараясь унять расшалившиеся нервы пред тем, как делать признание, которое, весьма возможно, положит конец столь дорогой мне дружбе. Рассказывать это все нелегко, поэтому я стараюсь говорить как можно проще и короче. Я сообщаю Луизе, почему моя отметина отличается от всех остальных. Очень хочется смягчить горькую истину, как-то подбодрить Луизу — но я борюсь с искушением. Если мы собираемся действовать сообща, она должна знать и понимать столько же, сколько знаю и понимаю я.

Сперва она не говорит ничего, совсем ничего. Ни гнева, ни протестов, которых я ожидала. Она смотрит мне в глаза, как будто в них таятся ответы на все вопросы. А потом тянется вперед и берет меня за руку — ту самую руку, что Элис выпустила навсегда. И когда Луиза наконец заговаривает, слова ее просты, но в них есть простор для надежды.