Мишель Цинк - Пророчество о сёстрах

Я уже поднимаюсь на середине лестницы, когда из фойе до меня долетает голос тети Вирджинии:

— Лия?

Я оборачиваюсь к ней.

— Да?

Она стоит у подножия лестницы и смотрит снизу вверх на меня с каким-то напряженным выражением на лице.

— Что-то случилось?

Она внимательно вглядывается в мое лицо, и от уголков ее глаз разбегается сеть крошечных морщинок.

Я медлю, не зная, что и ответить. Что она имеет в виду?

— Нет. Ну конечно, нет. А почему ты спрашиваешь?

Она пожимает тонкими хрупкими плечиками.

— Просто у тебя такой вид, точно тебя что-то гложет. И Элис тоже вся расстроенная.

Я улыбаюсь, чтобы успокоить ее.

— Ты же знаешь, девочки нашего возраста — скучающие, богатые девочки — бывают не слишком-то добры.

Тетя улыбается в ответ, но тоже как-то печально.

— Да. Кажется, я это помню.

— С Элис все будет хорошо. Она просто устала и все еще горюет, как и мы все.

Тетя кивает. Я уже думаю, что мне удалось улизнуть, но она снова останавливает меня.

— Лия? Ты обратишься ко мне, если тебе будет что-нибудь нужно? Если я смогу тебе чем-то помочь?

Я совершенно уверена: в этих словах кроется что-то большее, какое-то послание, которое я пока не знаю, как расшифровать. На краткий, совершенно безумный миг меня охватывает желание рассказать ей все. Спросить, как, ну как, ради всего святого, мне исполнять свою роль Хранительницы, как в таком полнейшем смятении защищать мир — самой не понимая, от чего именно?

Но, в конце концов, я ничего не говорю. Ведь если я Хранительница, а Элис — Врата, то кто тогда тетя Вирджиния? Какую роль она играла в пророчестве в свое время?

Я улыбаюсь ей в ответ.

— Да, конечно. Спасибо, тетя Вирджиния.

И, не дав ей возможности больше ничего сказать, поднимаюсь наверх.

Снова оказавшись у себя в спальне, где ревет и пылает огонь, я сажусь за письменный стол и гадаю, что же делать. Все смотрю и смотрю на книгу. Книгу без роду и племени, без родины, без выпускных данных.

Книгу, древнюю, как само время.

Сзади из-за тонкой странички пророчества выглядывают заметки Джеймса. Одна страничка — вот и все, что осталось от «Книги Хаоса». Как бы мне хотелось разгадать ее тайну самой, не вмешивая в это дело никого больше! Но я уже зашла в тупик, я не вижу в словах пророчества ни малейшего смысла.

Иногда приходится просить о помощи — даже если очень-очень не хочется.

Я вынимаю из ящика стола перо и чернильницу. Придвигаю к себе два листка плотной бумаги. И начинаю писать:

Дорогая мисс Сорренсен!

Мисс Лия Милторп имеет честь пригласить вас на чай…

Написав приглашения Соне и Луизе, я, одолеваемая безрассудным желанием хотя бы на время вытеснить книгу из головы, провожу вечер, играя с Генри. Глаза у него все еще затуманены скорбью, и, правду сказать, я могу себе позволить ненадолго отвлечься от всех вопросов, что ждут ответа. Они никуда не денутся — так и будут ждать, сколько бы я ни провела с братом.

На пути в гостиную я прохожу мимо стеклянной двери оранжереи и краем глаза замечаю там чью-то фигуру. Это Элис, она сидит перед окном в большом плетеном кресле, с Ари на коленях. Хотя я-то стою в теплом коридоре, отсюда ясно видно: в оранжерее все закоченело от холода. Морозные звезды испещрили стекло, однако Элис смотрит через окно во тьму, набросив на плечи лишь один плед как будто вокруг тепло и натоплено. Она поглаживает кота — ритмичными, медленными движениями, какими гладила и мои волосы. Даже со своего наблюдательного пункта я вижу, какое пустое, отсутствующее у нее выражение глаз.

Я собираюсь дать ей знать о своем присутствии, открыть застекленную дверь и шагнуть на каменные плиты пола оранжереи, но вдруг вижу нечто такое, что прямо примерзаю к месту. Ари с воем пытается соскочить с колен Элис. Плетеное кресло отчасти загораживает кота, и я наклоняю голову, чтобы лучше видеть, что там происходит. А когда наконец понимаю, что именно делает Элис, вся кожа у меня покрывается мурашками от ужаса и отвращения.

Элис удерживает кота. Не ласкает его, нет. Не гладит, как гладила всего лить минуту назад. Ухватила его за шерсть, прямо пучками, и тянет их, изгибает, закручивает так, что кот шипит от боли и барахтается, пытаясь вырваться из ее хватки. Однако более всего меня пугает лицо сестры. Оно совершенно бесстрастно, на нем начертано все то же застывшее выражение, как будто Элис просто-напросто задумалась о погоде. Зато кота сжимает, верно, железной хваткой. Как он ни выгибается, как ни бьется, сбежать не может.