Мишель Цинк - Пророчество о сёстрах

Когда он удаляется за пределы слышимости, мы с Луизой дружно выдыхаем.

Я хватаюсь за кисть и, нанося беспорядочные мазки по холсту, наклоняюсь к Луизе.

— Луиза, откуда у тебя это? Скажи мне!

Она вся зажимается, напрягается всем телом, снова макая кисть в зеленую краску.

— Не понимаю, тебе-то какой интерес. Ровным счетом ничего особенного. Правда.

Я вздыхаю, и если и задумываюсь, то лишь на секунду. Времени у нас нет. Мистер Белл склоняется к девочкам на противоположном конце ряда, весь поглощенный работой одной из наиболее одаренных художниц класса. Вставив кисть в прорезь на мольберте, я прячу руку в складки платья и начинаю закатывать рукав, а сама тем временем говорю, точнее — почти шепчу:

— Луиза, у меня есть причина интересоваться этим, и довольно-таки веская. — Обнажив руку ровно настолько, чтобы был виден медальон, я протягиваю ее к Луизе, повернув ладонью вверх, чтобы отметина оказалась на виду. — Понимаешь ли, у меня тоже есть отметина. И почти совсем такая же, как у тебя.

Луиза долго смотрит на мое запястье, все еще сжимая в руках кисточку. Благодаря ли сдавленной тишине, что окружила нас обеих, — или же из-за обычного хода времени, но урок живописи очень быстро подходит к концу. Мы откладываем краски и вместе с толпой щебечущих учениц несем наши работы в студию. Возможности поговорить наедине у нас больше нет. Пока я убираю рисовальные принадлежности, Луиза неотрывно смотрит на меня, но мне требуется время подумать, понять, что все это значит, и потому я даже рада вынужденному молчанию.

Когда мы моем кисти в миске с водой, Луиза наконец обращается ко мне.

— Лия, я просто не понимаю. Как это возможно?

Я гляжу на воду, бурую от смешанных красок.

— Сама толком не знаю. Происходит что-то странное, но я понимаю в этом не больше тебя. Во всяком случае, пока.

Луиза встряхивает головой, выбившиеся из прически завитки темных волос качаются вокруг ее шеи.

— Откуда у нас у обеих эти знаки? — шепчет она. — Мы ведь до этой недели почти что и не разговаривали, а пятно у меня всю жизнь.

Я встречаюсь с ней глазами над водой, пахнущей красками и скипидаром.

— Луиза, я сама не знаю, понимаешь? Просто… Пожалуйста. Дай мне время разобраться со всем, понять, что мне известно.

— Ох, ну до чего же жаль, что сегодня четверг! Теперь придется томиться все выходные, выжидая и строя догадки!

Она только что из кожи не выпрыгивает от беспокойства. Я вижу, как напрягаются, просвечивают сухожилия под бледной кожей — совсем как у скелетов на рисунках в папиных медицинских книгах.

Я встряхиваю кисти и кладу их сушиться в оловянную миску возле раковины, а лишь потом снова поворачиваюсь к Луизе.

— Жди весточки от меня. Я уж как-нибудь с тобой свяжусь.

Элис сохраняет королевское величие до того самого мига, как Эдмунд закрывает за нами дверцы экипажа. Но когда мы оказываемся одни в полумраке сгущающихся зимних сумерек, Элис вся обмякает. Плечи у нее обвисают, на лице застыла обреченная покорность.

Я накрываю ладонью ее руку.

— Ты как? Ничего?

Она кивает и быстрым движением выдергивает руку, стараясь не встречаться со мной глазами. В краткий миг, пока она не спрятала руку в складки платья на коленях, взгляд мой падает на ровную кожу на запястье моей сестры. Все, как я и думала. Кожа там гладкая и незапятнанная, как и кожа ее щек. Из двух сестер только одна меченая, и это я.

Элис отворачивается и угрюмо смотрит в окно. Я благодарна ей за молчание. У меня сейчас нет ни сил, ни желания ее утешать.

Я глубоко вздыхаю, откидываясь в уют мягкого сиденья. Но когда откидываю голову на спинку и закрываю глаза, то вижу пятно на руке у Луизы. У Сони. У меня самой.

Ума не приложу, как это у нас троих оказались такие отметины, почти идентичные — да еще в одном городе. И все же события столь странные и зловещие не могут оказаться просто совпадением. Единственный способ извлечь из всего этого хоть какой-то смысл — твердо верить, что этот смысл есть.

Мы с Элис молчим всю дорогу до дома, покуда экипаж не останавливается во внутреннем дворе, а темнота уже тянет руки через все небо. Эдмунд не успевает даже дверцы распахнуть, как Элис уже выскакивает наружу — точно вырвавшийся на волю из клетки дикий зверь. Но в дом она не идет, а сворачивает на дорожку, что ведет к озеру. Я не пытаюсь остановить сестру. Даже после всего, что произошло и что происходит прямо сейчас, я остро, как свою, ощущаю ее боль от унижения перед этими самозваными королевнами из Вайклиффа. Все равно, что смотреть, как укрощают кого-нибудь из папиных породистых и гордых лошадок. Конечно, оно хорошо и правильно, что на лошади можно ездить верхом, а она подчиняется узде, но я никогда не могла сдержать печали при мысли о том, что столь гордый дух будет сломлен.