Тим Пауэрс - Три дня до небытия

Эйнштейн был старше, чем в первом видении: взлохмаченные волосы начинали седеть, а линия челюсти провисла. Маррити знал, что сейчас 1928 год. Эйнштейн, спотыкаясь, тащил завернутый в одеяло цилиндрический предмет.

Когда он, поставив ношу на землю, сдернул одеяло, Маррити увидел толстую стеклянную трубу, закрепленную на доске рядом с автомобильным аккумулятором.

Оба остановились, выдыхая клубы пара. Эйнштейн, не снимая перчаток, вытащил из кармана моток золотой проволоки и принялся разматывать и изгибать ее, щурясь от ветра, когда обращал взгляд на долину, лежавшую внизу.

Отрезав лишнее, он сложил из проволоки свастику, положил ее на заснеженную тропу и встал на колени, чтобы подсоединить к проводу от стеклянного цилиндра. Потом он сел, снял ботинки и носки. Его дочь, бабушка Маррити, заламывала руки в перчатках, наблюдая за этим. В конце концов, ее отец, босиком встав на снег, наступил на свастику. В ладони у него что-то блеснуло – и, прежде чем Эйнштейн сжал кулак, Маррити узнал латунную разрывную пулю. Повернувшись лицом к долине, Эйнштейн закрыл глаза…

…и за одно бесконечное мгновение пронесся сквозь безграничное пространство, в котором линии жизни были похожи на застывшие веревки или искры, описывающие в вакууме широкую дугу…

…а потом он снова оказался в Цюрихе осенью 1911 года, на памятном чердаке, где они с Адлером так часто беседовали по вечерам при свете газовой лампы. Адлер сидел в кресле с бокалом в руке, рядом стояла почти опустошенная бутылка. Эйнштейн, все еще босой, поспешил к нему через комнату и заговорил. Они проговорили всю ночь.

На следующее утро, в одолженных сапогах, удобно сидевших на ноге, Эйнштейн, уверенный, что заставил друга отказаться от мысли о самоубийстве, дождался, пока его молодая жена уведет их сына на прогулку, а он сам, тоже молодой, отправится к зданию Цюрихского университета, находившегося в двухстах ярдах от Глориаштрассе. После чего старший Эйнштейн поспешил вверх по лестнице, взломал замок на двери квартиры, схватил золотую цепочку своей жены и, порвав ее надвое, сложил свастику, потом снял сапоги и, уставившись в свою удаляющуюся молодую спину, закрыл глаза.

Его выбросило отдачей. Он вернулся в горы к Лизерль, ждавшей его посреди снежной метели. Однако его сердце словно клещами сдавило, и от боли, сродни разряду тока, он рухнул на промерзшую землю. Последнее, что он увидел, казалось безумием: ему померещились десятки голых младенцев, разбросанных на ледяной тропе.

Он очнулся в доме друга, у которого гостил, под присмотром врача, некогда посвятившего Эйнштейну свою книгу о болезнях сердца. Предписав ученому режим без соли и никотина, доктор оставил его понемногу оправляться от того, что принял за острый сердечный приступ.

Но теперь у Эйнштейна было два набора воспоминаний: его первая жизнь, в которой Фридрих Адлер застрелился в 1911 году, и новая, в которой Адлер остался жить и в 1916-м покушался на премьер-министра Австрии, смертельно ранив его в голову, словно он просто должен был выстрелить кому-то в голову. Убитый им человек, ставший премьер-министром в 1916 году, был тем самым графом Штюргком, который в 1911-м пожаловал Эйнштейну место профессора в Праге.

В тюрьме Адлер написал безумный трактат, в котором пытался опровергнуть теорию относительности Эйнштейна.

Эйнштейн, приходивший в себя в Альпах, был единственным на земле человеком, помнившим первоначальную версию событий, – и потому незачатый Штюргком сын явился именно к нему.

В первой временной линии сын Штюргка родился в 1918 году, и к этому моменту достиг десятилетнего возраста, но его зачатие и рождение остались в той временной линии, которую Эйнштейн аннулировал. Во сне ученый повстречался с обездоленным беспризорным ребенком и, терзаясь чувством вины за свое вмешательство, пригласил потерянное существо в свое сознание.

Лизерль тоже нашла беспризорного, о котором могла заботиться. Прежде чем броситься и позвать на помощь для упавшего отца, она подхватила со снега одного из невероятных младенцев, и, хотя к ее возвращению остальные малыши пропали, унесенный ею мальчик оказался здоровеньким. Лизерль говорила, что он был слишком толстым, и еще признавалась отцу, что ее беспокоит угловатый затылок ребенка. Эйнштейн пощупал собственный затылок, но ничего не сказал. Лизерль назвала мальчика Дереком.

Эйнштейна стали преследовать страшные сны: часто повторялся кошмар, в котором он падал – не срываясь с горного уступа в Альпах, а выпадая из своего бытия, и в результате у Германна и Паулины Эйнштейн никогда не рождался сын по имени Альберт. Он понимал, что таким образом его подсознание примеряет на себя судьбу сироты, существовавшего теперь только у него в голове.