Мартин Джексон - Деревня страха

Тихий звонок дверного колокольчика отвлек Остина Тренча от дел, которыми он занимался перед завтраком у себя в кабинете. Аккуратно закрыв блокнот, он прошаркал по каменному полу в прихожую и открыл тяжелую входную дверь. Стоявший на пороге почтальон почтительно улыбнулся и протянул ему небольшой сверток.

— Извините за беспокойство, викарий. Вам заказная бандероль. Распишитесь, пожалуйста.

Тренч кивнул головой, старательно, как школьник, вывел свою подпись в регистрационной книге почтальона и принял сверток.

— Большое спасибо, — пробормотал он и, предвидя привычную фразу о погоде или о состоянии сада, отступил в дом, чтобы по обыкновению ограничиться коротким ответом и на этом закончить дело.

— Признаться, викарий, ваши георгины просто великолепны.

— О да, действительно. Это заслуга садовника, мистера Хокинса. Нам его будет очень не хватать, когда он уйдет на пенсию.

Почтальон кивнул головой в знак согласия и собрался уходить.

— Да, это так. В наше время настоящих мастеров своего дела становится все меньше и меньше. Печально. Что ж, мне пора. Всего хорошего, викарий.

Почтальон покатил свой велосипед по извилистой дорожке. Проводив его взглядом до калитки, Тренч задержался на секунду в дверях, чтобы насладиться пением птиц, слабым шелестом листьев плюща и вдохнуть доносившийся с погоста пряный аромат свежескошенной травы.

Июньский день выдался на славу, солнце уже прогрело воздух и издалека доносился детский смех, напоенный радостью от общения с внешним миром. Тренч стоял и упивался совершенством природы, ощущая абсолютную целесообразность всего сущего. Переводя взгляд на сверток, он вздохнул. В такие минуты он был почти убежден, что, возможно, ему было бы лучше стать обыкновенным тружеником, хотя бы почтальоном, кем угодно, но только не человеком с таким огромным грузом забот, причинявших ему страдание.

Вернувшись в кабинет, Тренч осторожно прикрыл дверь и сел за письменный стол. Он начал было разворачивать бандероль, но потом передумал и на секунду взглянул в окно — его восхищенному взору предстали четкие, изящные линии вверенной ему церкви с коротким, мощным шпилем, увенчанным медным флюгером, блестевшим на солнце. Несмотря на возникавшее у него время от времени желание сложить с себя свои обязанности, он испытывал удовлетворение от того, что возглавляет этот прекрасный и славный своими традициями приход.

Вот уже двадцать три года Остин Тренч стоял во главе прихода, вот уже двадцать три года табличка с его именем, выведенным золотыми буквами, украшала западные ворота Уэлсфордской приходской церкви. За все эти годы он ни разу не уклонился от исполнения своего долга, упорно и самоотверженно трудился над тем, чтобы сохранить добрую славу деревни, лежавшей за воротами его дома. Он и сейчас собирался действовать решительно и без колебаний, не сворачивать с избранного им пути под давлением безнравственности, все более и более угрожавшей его приходу. Он собирался исполнить свой долг, чего бы это ему ни стоило.

Длинными сильными пальцами он сорвал со свертка обертку и извлек его содержимое — книгу под названием «Сумерки разума», напечатанным четкими белыми буквами на блестящей черной обложке. Отложив книгу в сторону, Тренч навел порядок на рабочем месте: сложил аккуратно на краю стола блокнот, карандаши, ластик и линейку. Смахнув с папки пыль и сор от ластика, он положил книгу прямо перед собой и открыл ее на вступлении. Он собирался почитать с полчаса, а потом, во время завтрака, состоявшего обычно из свежесваренного яйца и поджаренного хлебца, осмыслить прочитанное.

Тем же самым утром почтальон разнес по адресам три письма, примечательных тем, что они, как две капли воды, походили друг на друга: все три в самодельных конвертах, надписанных характерным почерком викария и с пометкой «Срочно» в верхнем левом углу. Одно письмо было адресовано Дэвиду Мэрриоту, директору только что возникшего Уэлсфордского общественного центра, второе — полковнику Гарри Роджерсу, президенту Уэлсфордского клуба консерваторов и третье — Тому Редклифу, молодому и, как говорили многие, блистательному председателю недавно созданного Уэлсфордского общества кинолюбителей.

Мэрриот разбирал почту на бильярдном столе в баре, находившемся в глубине общественного центра. Счета он откладывал в одну сторону, запросы — в противоположную, а всю остальную корреспонденцию бросал на середину стола. Письмо от викария подпадало под все три определения, и Мэрриот встал перед первой в тот день дилеммой. Он прочитал письмо дважды и, читая его во второй раз, понял, что никогда ранее к нему в руки не попадал документ столь чудной по своему содержанию: