Мартин Джексон - Деревня страха

— Как он вам показался, мистер Тренч? Не было в нем чего-нибудь необычного? — Ничего лучшего Клайд придумать не мог. — Временное затмение разума — такое вполне может быть. Не мог ли Шорт изменить своему привычному распорядку?

— Сержант, я вчера встретился с ним впервые. Мне трудно сказать, выглядел ли он как обычно или нет. Но если вы хотите знать мое мнение, то я ожидал от него гораздо большего.

Глаза у Клайда загорелись. Тренч поставил свою чашку и непроизвольно отвел руку в сторону.

— Он высказывал довольно дикие взгляды о своем месте в обществе. Например, он упорствовал в мысли, что задача ученого — заменить Господа нашего в душе человеческой. Машины и формулы должны прийти на смену вере и красоте.

— Постойте, постойте, — Клайд вынул записную книжку и что-то в ней нацарапал. — Он был агрессивен, мистер Тренч?

— Да, он был агрессивен и позволил себе оскорбительные высказывания в отношении моей профессии. Ну, к этому я уже привык. Но, в целом, доктор Шорт очень неплохой человек. У него было много добродетелей, даже если они не все осознавались им.

— Святой отец, вы сказали «было». У нас пока нет оснований предполагать, что доктор Шорт мертв. По крайней мере, в настоящее время.

Тренч сидел молча, ухватившись за край кухонного стола. Тело его провисло между двумя напряженными руками. Взгляд был тяжел, лицо меняло выражение так быстро, словно Тренч подыскивал подходящее. Наконец он сказал:

— У меня особое чувство, сержант…

— Вы хотите сказать — он мертв?

— Я сейчас говорю по наитию, основываясь на интуиции. Ничего конкретного я, конечно, не знаю. Очевидно, это мои чувства определили мое высказывание об этом человеке.

— Конечно. — Клайд заглянул в записную книжку, но решил ничего не писать. Он допил чай и собрался уходить.

— Боюсь, что чувства необходимо подкрепить неопровержимыми фактами мистер Тренч. Тем не менее спасибо за помощь. Будем надеяться, что на этот раз ваши чувства подвели вас.

— Я тоже надеюсь. — Тренч проводил его до двери дома и долго смотрел вслед. Как только сержант исчез из виду, Тренч повернулся и резко схватился за нож, которым обрезал цветы. Лезвие было заточено как бритва. Он затачивал его регулярно, каждый месяц, с тех пор как купил нож — тридцать лет назад. Сжав челюсти, он вытянул вперед левую руку и плотно приставил конец ножа к открытой ладони. Острый край пробил кожу и впился в тело. Тренч с трудом подавил крик боли, когда сталь перерезала сухожилия и нервы. Вынув лезвие, он воткнул его в руку еще и еще раз, разрывая мышцы и сосуды. Уронив нож на пол, он некоторое время молча смотрел на него, затем оглядел израненную ладонь, наблюдая, как кровь, стекая по пальцам, падает на пол, на его ботинки, оставляя на них темные следы.

— Прости меня, Боже, — сказал он, чувствуя, что близок к обмороку. Он увидел, как в его ладони образовалось небольшое кровавое озерцо. — Я понапрасну поставил под угрозу все дело, мой язык чуть не предал твою цель. Я наказал себя, Боже.

Он подошел к раковине и открыл кран, подставил ладонь под воду и наблюдал, как стекает кровь. Абсолютная твердость и постоянная бдительность — вот необходимые условия. Он всегда должен помнить об этом.

Вода вернула ему исчезающее сознание. Он завернул кран и осторожно вытер руку. В момент наибольшей близости к цели необходимо всегда помнить о величии стоящей перед ним задачи. Цель требует совершенной чистоты и он, Остин Тренч, сохранит эту чистоту, даже если для этого ему придется потерять часть своего тела. Господь, конечно, сделает все, чтобы сохранить свой инструмент возмездия, однако этот инструмент сам Тренч — не должен испытывать Бога своими бесполезными сомнениями.

В ванной комнате он снова обмыл рану и тщательно перевязал ладонь. Рука была горячей и не сгибалась. Должно быть, он повредил что-то серьезное. Это хорошо. Ограниченность ее движения и боль будут постоянно напоминать ему о необходимости быть внимательным, у него есть еще правая рука — разящее копье Господа Бога. Этого и неподкупной веры ему хватит.

Полковник Роджерс и его жена Долли были, казалось, озабочены только одним: сделать так, чтобы Анита чувствовала себя как дома. В субботу, в три часа дня, Долли позвонила и спросила Аниту, не желает ли она зайти к ним чего-нибудь выпить. Анита подумала, что в сложившихся обстоятельствах, пожалуй, стоит пойти, и приняла предложение. Полиция не пришла ни к каким выводам относительно исчезновения Эдварда, у них не было никакой зацепки, и Анита находилась в состоянии тревожного ожидания, напоминающем постоянную зубную боль. Никаких следов, ничего, что позволяло бы говорить о хорошем или плохом исходе. Поэтому, когда ее пригласили в гости, первым ее желанием было отказаться, ей совсем не хотелось никуда идти. Но ее здравый смысл, воспоминание о тысячах неправильных решений, подсказали ей, что будет лучше разделить свое беспокойство с кем-нибудь еще.