Чарльз Уильямс - Тени восторга

Вызвали мистера Консидайна.

Сэр Бернард, откинувшись на стуле, изучал свидетеля, мысленно сравнивая его с фотографией. Невероятно, но сходство было практически абсолютным! Он лишний раз убедился в этом, встретив внимательный взгляд Консидайна, когда тот шел к свидетельскому месту. Консидайн заметил Роджера и узнал его. Филипп никак не показал своего интереса к очередному свидетелю.

Консидайн спокойно объяснил суду причину своего визита. Он возвращался домой после обеда и решил зайти к старому другу, в основном потому, что в последнее время был несколько обеспокоен… состоянием его рассудка. Покойный, как говорится, «потерял интерес к жизни», у него не осталось никаких надежд или желаний.

— Вы можете предположить, что вызвало такой упадок? — задал вопрос следователь. — Врач заявляет, что его состояние здоровья не внушало никаких опасений.

— Да, на здоровье он не жаловался, — ответил Консидайн, — но оно оказалось ни к чему. Исчезла цель его жизни. Он создал себе образ, а образ исчез. При жизни его жена была центром этого образа, драгоценности, которыми он ее украшал, дополняли его. Она умерла, детей не было и не было сил искать какую-нибудь другую женщину, которую он смог бы украшать подобным образом. Он сосредоточил вокруг этого обожаемого создания всю свою силу и благосостояние, она была его зримой мощью, его признанным имуществом. Сами по себе драгоценности, как бы ни были они великолепны, значили немного. Я также думаю, что после смерти жены к нему вернулся какой-то детский страх: он боялся, что судьба разрушит все, что он создавал на протяжении жизни.

— Вы пытались его подбодрить? — спросил следователь.

Консидайн на мгновение запнулся.

— Я пытался, — медленно сказал он, — убедить его жить за счет своей собственной силы, а не за счет того, что в лучшем случае может быть лишь ее свойствами. Я пытался убедить его подняться из глубины своей утраты, не увядать от боли, не дать опустошенности захватить все жизненное пространство. Но мне не удалось.

— Да, понимаю, — невнятно сказал следователь. — Вы предлагали ему выйти за установленные внутри себя рамки?

Консидайн опять помедлил, на этот раз дольше.

— Я думал, что ему нужно было заново найти себя, — наконец сказал он, — заново оценить свои возможности. Но, к сожалению, я не смог добиться от него этого.

— Конечно, конечно, — покивал следователь. — Я уверен, суд разделяет ваши сожаления, мистер Консидайн. У меня нет никаких сомнений, что вы сделали все, что могли, но если человек не хочет или не может сам встряхнуться, простой разговор ему не поможет. Спасибо, мистер Консидайн.

— Боже правый! — тихо сказал сэр Бернард Роджеру. — Простой разговор! Ничего себе «простой»…

Затем огласили предсмертное письмо. В нем просто сообщалось, что Саймон Розенберг берет на себя всю ответственность за самоубийство, к которому его привело полное осознание совершенной бесполезности человеческого существования.

— Мы могли бы, — предположил следователь, — отметить эту фразу, как свидетельство помрачения рассудка. — Он поворошил бумаги на столе. — К этому краткому письму приложен еще один документ, являющийся последней волей и завещанием покойного. Я предоставил возможность заранее ознакомиться с ним господам Паттону и Фотерингею, поверенным покойного, чтобы они могли составить мнение о состоянии ума завещателя. Теперь я оглашу завещание.

Начиналось оно вполне нормально, за преамбулой следовало перечисление незначительных сумм слугам, клеркам и знакомым, а затем в одном величественном условии «все остальное имущество, движимое и недвижимое, акции, драгоценности, дома, земли и все прочее от самой маленькой солонки в дальнем охотничьем домике до самого толстого тома в лондонской библиотеке — двум троюродным братьям, Иезекиилю и Неемии Розенбергам, определяемым со всей необходимой точностью как внуки Якоба Розенберга, младшего брата деда покойного.

И я делаю это, — гласил далее документ, — потому, что они следуют путем отцов наших и чтут закон Господа Бога Израиля. И хотя я не знаю, есть ли такой Бог, которому надо молиться, или такой путь, которому надо следовать, я знаю все же, что все остальное — это отчаяние. Если мое состояние пригодится их Богу, пусть возьмут его, а если нет, пусть делают с ним, что пожелают, и пусть оно сгинет». Душеприказчиками были названы Найджел Консидайн и главный раввин, в надежде, что, хоть с ними и не посоветовались, они не откажутся.