Чарльз Уильямс - Тени восторга

— Фотографии! — внезапно воскликнул сэр Бернард. — Это… ну да, конечно же. Я бы и сам вспомнил, но спасибо, Иэн, ты мне помог. — Он встал и подошел к книжному шкафу, порылся в ящике внизу и затем вернулся с несколькими старыми пожелтевшими фотографиями. Перебрав их, он выбрал один снимок и опять сел.

— Конечно, — сказал он, — я просматривал их день или два назад: это и беспокоило меня все время, пока Консидайн говорил о старцах и детях. И если это не Консидайн… пальцы у него сложены точно так же, как сегодня.

Филипп подвинулся ближе и заглянул через плечо отца. На снимке два человека, один лет семидесяти, другой лет на двадцать или около того моложе, сидели в плетеных креслах на лужайке, сзади виднелся угол веранды. Фасон одежды был поздневикторианским, и вся фотография выглядела по-викториански идиллической. Филипп не увидел в этом ничего особенного.

— Который из них твой мистер Консидайн? — спросил он.

— Тот, что справа, — ответил сэр Бернард. — Точное подобие. Когда он сегодня говорил, у него была так же вскинута голова, а пальцы вытянуты и сложены как здесь. И он ни на день не постарел.

— А кто другой? — спросил Филипп.

— Другой, — ответил сэр Бернард, откидываясь в кресле и задумчиво глядя на фотографию, — мой дед. Он умер в 1886 году.

— Гм! — сказал Филипп. — Тогда, конечно, это не может быть твой мистер Консидайн. Здесь ему на вид около пятидесяти, так что сейчас ему было бы больше ста. Наверное, его отец.

— Это самое невероятное сходство, которое я когда-либо видел, если это его отец, дед, двоюродный дед или двоюродный, троюродный, четвероюродный или пятиюродный брат, — возразил сэр Бернард.

— Но по-другому ведь быть не может, — сказал Филипп. — Ты же не считаешь, что это сам Консидайн, а?

— Да, понятно, возражений можно найти много, — допустил его отец. — Но абсолютное сходство тоже кое-что значит.

Филипп улыбнулся.

— Если одно невозможно, значит, другое истинно, — сказал он.

— И что же невозможно? — упрямо спросил сэр Бернард.

— Да брось, — возразил Филипп. — Если второй человек на фотографии — твой дед, значит, снимок был сделан не позже 1886 года. Поэтому невозможно или очень, очень маловероятно, чтобы другой человек сегодня был еще жив, и уж едва ли он стал бы произносить речи за обедом. Как это может быть? Кстати, ты знаешь, кто сделал фотографию?

— Я сам ее сделал, — отозвался сэр Бернард. — Своим маленьким фотоаппаратом. Подаренным мне на мой двенадцатый день рождения. Моим дедушкой. Я гостил у него в то лето.

— А ты не помнишь, кто был этот второй человек?

Сэр Бернард покачал головой.

— Я помню, что очень радовался фотоаппарату. И помню, что в доме гостило много людей. И я фотографировал всех подряд. Но как его звали, конечно, не помню.

— Но если на снимке Консидайн, ему сейчас около ста! Он выглядит на сто лет?

— Если бы он выглядел на сто лет, — сказал сэр Бернард, — я бы не разглядывал эту фотографию. Да, Филипп, конечно, ты прав. Но это весьма необычно.

— Ну, наверное, — неуверенно согласился Филипп.

— Хотя, если нервы и желудок у него в порядке, — продолжил его отец, — и он все эти годы вел правильный образ жизни, и с ним не случилось никаких происшествий, разве не может он выглядеть на пятьдесят, когда ему на самом деле сто? Может, он нашел в болотах Замбези эликсир жизни.

Филипп почувствовал, что разговор становится бессмысленным.

— Достаточно признать, что это его отец и что налицо сильное фамильное сходство, и никаких проблем не останется, — сказал он.

— Знаю, — ответил сэр Бернард. — Но мне почему-то хочется, чтобы проблема осталась. Поэтому я пока буду считать, что это его фотография. Не стоит сразу отбрасывать непонятное. Большинство ведь именно так и приходит к вере. И если большинство так думает, в этом должно что-то быть, Cogitatio populi, cogitatio Dei… [4] Мысль народа — мысль Божия (лат.) . и так далее. Ну ладно, я пошел спать. Возможно, когда-нибудь я снова встречу мистера Консидайна, и тогда нам откроется истина. Спокойной ночи, Филипп, спокойной ночи, Иэн. Разбудите меня, если придут африканцы.

На следующее утро Филипп спустился вниз раньше отца и крестного, ему не терпелось просмотреть газеты. Беспорядки в Африке могли повлиять не только на государственные и политические дела, но и на его собственные. Конечно, Африка велика и, насколько он понял, христианские миссии располагались где-то в ее центре, так что он не слишком о них беспокоился. А вот слова отца о «давлении на Египет» — совсем другое дело. Филипп был инженером и недавно заключил соглашение с компанией, известной как «Синдикат по развитию североафриканских рек». Теперь по контракту он собирался ехать помощником инженера-конструктора на те самые североафриканские реки, которые предстояло развивать. Его начальник, человек по фамилии Мунро, уже находился где-то в Нигерии, и через пару месяцев Филипп должен был к нему присоединиться. Пока же он проводил время в лондонской конторе синдиката, управляемой двумя братьями по фамилии Стювесант. Но хотя официально возглавляли компанию они, в Сити знали, что настоящей движущей силой компании был гораздо более богатый человек, некий Саймон Розенберг, который, имея интерес к железным дорогам и прессе, рыболовству и красильному делу, южноафриканским алмазам, персидской нефти и китайским шелкам, текстильному и мукомольному делу, лекарствам, каучуку, кофе и шерсти, помимо этого обратил свой алчный взор на африканские реки. Филипп не очень интересовался подробностями, а сэра Бернарда вполне устраивала надежность компании. Он полагал, что пара лет работы здесь не помешает карьере Филиппа. Затем он мог бы, если все пойдет хорошо, вернуться домой, жениться на своей Розамунде и подыскать какую-нибудь работу на родине. Мунро был достаточно большим человеком, и если Мунро ему пообещал…