Диана Удовиченко - Эффект преломления

В Чахтице людям было не легче. Слугам запретили выходить. Замок тоже охраняли собаки Фицко – благо, стая расплодилась огромная. Черные кошки крались вдоль стен, словно следили, чтобы никто не сбежал из Чахтице. Сам Фицко бродил по коридорам, жег вонючую траву, от которой кружились у людей головы, бормотал заклинания. Казалось, его уродливая фигура одновременно маячила во всех концах Чахтице. Иногда он хватал какую-нибудь из девушек, утаскивал в лес, и больше ее никто не видел.

Только цыгане по-прежнему пели и веселились. И безразличен был им страх, охвативший замок. Странно было их веселье на фоне черного ужаса, накрывшего Чахтице.

Так прошло лето и половина осени. Сколько сотен несчастных было замучено графиней? Никто не считал. Сколько могил появилось в лесу? Никто не знал, а слуги, хоронившие тела, давно уже сбились со счету.

С наступлением холодов Эржебета вернулась в замок. Немного похудевшая, но все такая же красивая. Немного уставшая, но все такая же молодая. Немного успокоившаяся, но все такая же безумная. Безумие тлело под агатовой чернотою глаз, скользило в движениях, прорывалось в интонациях голоса.

Большая жертва… Что ж, она платит.

Она села писать письма. Много писем.

«Здравствовать много лет, любезные мои барон и баронесса – Миклош и Мария Ракоци…»

«…Простите меня за тяжкую весть, которую несу я вам о вашей дочери Терезе…»

«…Примите мои соболезнования. Ваша дочь, Изабелла Бетлен…»

«…Скорблю вместе с вами и со всею семьею Чомбор…»

Вскоре по всей Венгрии разъехались гонцы, повезли родителям несчастных горестные вести.

Замок Чахтице, ноябрь 1610 года от Рождества Христова

А в конце осени в ворота замка требовательно постучали. Караульный гайдук глянул в оконце, поговорил с приезжими и отправился к госпоже.

Вскоре Эржебета, закутанная в меха, спустилась во двор, посмотрела в зарешеченное окошко.

У ворот стояли родные погибших фрейлин. Барон Миклош Ракоци, отец Агнессы, граф Дьёрдь Бетлен, старший брат Изабеллы. Вереши, Саларди, Чомборы, Баттяни…

– Здравствуйте, господа, – спокойно приветствовала их графиня. – Чего вы ищете здесь? Или не получили моих писем? Так позвольте еще раз выразить вам соболезнование и сказать, что дочери и сестры ваши, а мои фрейлины, умерли…

– Не ври, проклятая! – крикнул Миклош Ракоци и ударил кулаком по створке. – Получили мы твои лживые письма! Скажи нам, Эржебета Надашди, от чего погибли молодые, здоровые девицы?

Графиня долго молчала, потом холодно ответила:

– Мор в Чахтице случился. Поветрие. Вот и померли ваши родственницы. Хилые были, слабая кровь…

– Ах ты подлая! – Иштван Вереши бросился на ворота, словно хотел выбить их своим телом. – Мор, говоришь? Поветрие? Да по всей Венгрии уже слава идет о твоих поветриях, колдунья! Отдай нам хотя бы тела наших дочерей! Отдай, и мы посмотрим, есть ли на них следы пыток!

– Не получите вы тел. Померли ваши девки, значит, богу так угодно было. Помолитесь и не тревожьте их покой. Ступайте прочь, пока я не выслала своих гайдуков, – ответила Эржебета.

– Ты пожалеешь, ведьма! Ты заплатишь за наших дочерей!

– Я плачу. За все плачу, – проговорила графиня, отходя от ворот.

Родичи погибших несколько мгновений стояли молча, потрясенные наглостью Эржебеты. Они, знатные, богатые, не смогли добиться правды о смерти своих дочерей!

– Что же это творится, люди? – воскликнул Ракоци. – Что же творится в Карпатах?

– Неужто стерпим поругание? – подхватил Иштван Вереши. – Гайдуков у нас с собою мало. Так вернемся, соберем войско, ударим по Чахтице!

Ему ответил одобрительный гул. Мужчины наливались злобой, негодовали на несправедливость, жаждали мести.

– Нет, успокойтесь, друзья, – остудил горячие головы немолодой Габор Баттяни. – Здесь по-другому надо. Пусть каждый напишет письмо королю, а один кто-то поедет в Вену и отвезет все жалобы. Войной мы свою правоту не докажем.

– Я свезу! – вызвался граф Бетлен. – У нашего семейства связей при дворе достаточно, получу аудиенцию, буду молить его величество о справедливости…

Оскорбленные и разгневанные, родственники вскочили на коней, поскакали прочь от проклятого замка.

Когда кавалькада исчезла вдали, из ворот выбрался Фицко, огляделся, припустил к лесу. Вскоре над деревьями поднялось алое зарево: горела пыточная. К утру от нее остались только уголья да горы пепла.

Владивосток, май 2012 года