Джонатан Кэрролл: Стеклянный суп

Патнем умолк, ожидая какой-нибудь реакции. Этрих смотрел на свои руки, сложенные крест-накрест на столе, и ничего не отвечал. У него за спиной в «бебий баскете» скривил губы Броксимон. Он уже давным-давно скрестил руки на груди, не доверяя ни одному слову Патнема.

— Гадость какая, а? Целовать городского голубя, подумать только! Грязного, возможно, переносчика болезней… Ужас! А знаешь, что случилось потом, Винсент? В мозгу у меня как будто что-то щелкнуло, и я понял, что этот человек любит эту птицу. То, что он делает, мне кажется отвратительным, а ему нет. И кто из нас прав? Может быть, он знает что-то, чего не знаю я?

Терпение Броксимона лопнуло.

— Что вы такое болтаете? Обкурились, что ли?

Озорное дразнящее выражение осветило лицо старика.

— Я только хочу сказать, что Винсенту, вероятно, придется полюбить того голубя, которого я ему предлагаю.

Когда Изабелла поняла, что внимание ее двойника отвлекло что-то, происходящее у нее за спиной, она обернулась посмотреть. По ту сторону невысокой ограды стояла песочница, в которой увлеченно возились трое малышей. Они сидели тесным кружком, потому что были еще совсем крохами и вряд ли могли самостоятельно стоять. Их матери были неподалеку, курили и болтали.

В дружеском молчании обе Изабеллы наблюдали за детьми. Двое были одеты в синие джинсовые комбинезончики, а на третьем были шорты и лиловая футболка с надписью «Австрия Мемфис». Одежки у всех троих были совсем крохотные, но сшитые со всей тщательностью, как на взрослых. Все трое были обуты в белые кроссовки размером с мобильный телефон. Изабелла, которая готовилась отдать свою жизнь, подумала: «Каждый из этих младенцев переживет меня по крайней мере лет на пятьдесят, а то и больше. На полвека дольше. И Энжи тоже».

С этой мыслью она нежно погладила привычную выпуклость живота и с величайшей любовью подумала о том, кто внутри. Вспомнила, как он возбужденно ерзал, когда она ела что-нибудь сладкое. Как будил ее иногда по ночам, ворочаясь у нее в животе. Как это здорово и волшебно — проснуться от того, что внутри тебя шевелится твой ребенок. Сколько раз за все время беременности она радовалась мысли, что никогда больше не будет одна.

Она поняла, что если подумает об этом еще немного, то просто умрет от горя и тоски, а потому, не мешкая больше ни минуты, соскользнула со скамейки.

— После того как я это сделаю, мы поговорим с теми ребятишками. — По-прежнему держа одну руку на животе, другой она указала на шумную компанию подростков, которую миновал Этрих у входа в парк.

— А как ты это сделаешь?

Изабелла стояла совсем близко, поэтому вместо ответа она протянула руку и положила ее на выпирающий живот другой женщины. Одна рука на своем животе, другая — на ее. Закрыв глаза, она постаралась прогнать все мысли, что оказалось совсем не просто. Она вспомнила, что Винсент однажды рассказывал о том, как надо говорить со временем. О том, что оно поймет, если все правильно сделать. Вот она сейчас и попробует.

Собрав весь небольшой остаток своих сил, она направила со своей стороны стекла все, что у нее было, все, чем была она, — каждую надежду, желание и мечту, — в тело и существо другой женщины. Словно выталкивая лодку с берега на середину ручья, она взяла своего нерожденного ребенка и свою жизнь и втолкнула их в другую женщину. Потом благословила и то и другое — поступок и жизнь. Всей душой она молилась о том, чтобы этого оказалось достаточно.

Сначала она не чувствовала ничего нового, но потом, открыв глаза и инстинктивно взглянув вниз, увидела, что ее живот перестал быть выпуклым. Не было больше радующей толщины и тяжести, которую она так долго носила с собой. Все исчезло.

Она встала и сказала:

— Идем, нам надо спешить.

Если бы дети не появились тогда, когда они появились, Этрих согласился бы на предложение Патнема. Вот до чего он дошел: всего какая-то пара вдохов и выдохов отделяла его от добровольного возвращения в Смерть. Все, что угодно, лишь бы опять быть вместе. Дайте мне только быть с Изабеллой и ребенком, и пропади оно пропадом, где это будет. Броксимон с ужасом ждал от него именно этих слов, но помалкивал, зная, что спорить — не его дело. Он только жалел, что нельзя остаться на пару минут с Этрихом наедине, уж он бы постарался его вразумить.

За то время, что они провели вместе, Броксимон искренне привязался к Этриху и все время за него беспокоился. И не зря, — то, чего он так боялся, сбывалось. И похоже, ему опять не удастся никого спасти.