Клайв Баркер - Тьма

Возле кинотеатра я остановился как вкопанный. Во рту пересохло, глаза смотрели в разные стороны. Мир, такой тихий всего мгновение назад, мгновенно ожил. Громко сигналя, по проезжей части понеслись автомобили. В их гаме я различил ухающий стук других мятник и треск подземных пожаров, распространявшихся под улицами. Я глотал воздух, и огонь с дымом проникали мне в желудок. Пламя обожгло горло и приварило язык к нёбу. Мысленно я видел, как достаю из кармана первую монету, покупаю билет, вхожу в фойе и оказываюсь в знакомой прохладе. Я подавал билет контролерше, получал назад корешок и шел по бесконечному коричневому ковру в зал. На последнем ряду, в сумрачном, но не до конца темном зале ко мне протягивал руки бесформенный монстр, чей черный влажный рот повторял: «Люби меня, люби меня». От страха мои ботинки приклеились к тротуару. Затем страх больно долбанул меня в затылок, и тогда я бросился бежать. Кричать я не мог; если бы удалось разлепить губы, изо рта повалил бы дым и вырвалось пламя.

Остаток того дня я помню смутно – бродил по улицам, но не так, как до этого представлял, а наугад, почти вслепую. Я помню привкус огня во рту и громкие удары сердца. Через какое-то время оказался в зоопарке перед клеткой со слоном. Я увидел репортера в безупречном сером костюме и пошел за ним. Я знал, что у него в кармане лежит блокнот, что его избили гангстеры и что он сможет найти говорящую тайну, разбросанную по разным уголкам мира. Он сумеет заманить в ловушку этого гнусного «Солли Вэлмена», Берри Крёгера, у которого настороженные, совсем не мужские глаза. И когда «Солли Вэлмен», предвкушая победу, придет в пустой гараж и окажется в круге света, репортер выхватит револьвер и застрелит его насмерть.

Насмерть.

Из верхнего окна мне улыбалась Донна Рид. Разве у кого-нибудь еще могла быть такая улыбка? Никогда! Я был в Чикаго, где за закрытой дверью, лежа на коричневом ковре, истекал кровью «Блэкки Франчот». «Солли Вэлмен», или нечто, казавшееся мне «Солли Вэлменом», звал и звал меня из богато украшенной могилы, где он лежал, как тайна. Человек в сером костюме наконец пронес блокнот и револьвер через входную дверь, и я увидел, что нахожусь всего в нескольких кварталах от своего дома.

Пол стоял, прислонившись к проволочному забору, окружавшему игровую площадку. Он был насторожен и постоянно оборачивался назад. Алан Лэдд спровадил «Леону», поскольку она рассказывала ему разную чушь. Весь ее мир состоял из работы, удовольствий, сигарет и коктейль-баров. Под ним скрывался другой, но его «Леона» упрямо и слепо отрицала.

Мать дотронулась рукой до моего лба и объявила, что у меня температура, с которой я скорее всего хожу уже несколько дней. Завтра я ни на какую площадку не пойду. Она отведет меня к миссис Кэнди. Когда мама сняла трубку и хотела позвонить одной из девчонок-старшеклассниц, я стал говорить, что другие ребята тоже пропускают по нескольку дней, и ничего. Она пожала плечами и положила трубку.

Я лежал на кушетке и смотрел в потолок гостиной миссис Кэнди. В комнате был полумрак. На улице шумно ссорились двойняшки. Туповатая, но заботливая миссис Кэнди принесла мне апельсиновый сок. Двойняшки, помирившись, побежали играть в песочницу, а миссис Кэнди, охая, плюхнулась на колченогий стул. Под стулом валялась сложенная утренняя газета. Пока мать перебрасывалась с ней обычными фразами, я успел глянуть в газету и узнал, что с этого дня в «Орфеум-Ориентал» пойдут новые фильмы: «Хитчхайкер» и «Двойной крест». «Чикаго: последний срок» отработал свое и теперь попадет в какое-нибудь захолустье. Это короткое сообщение разломило мир пополам и замуровало монстра глубоко внутри. Об этом знал только я и больше никто. По всему кварталу на лужайках крутились разбрызгиватели, орошая сухую траву. По улицам медленно ехали машины, их водители сидели, выставив локти в окно. Я не испытывал сожалений. Я вообще не испытывал никаких чувств; было только понимание, что отныне я принадлежу самому себе. «Стэн», «Джимми», или как его звали на самом деле, больше никогда не придет в кинотеатр. Он боялся, что я расскажу о нем родителям и полиции. Я знал, что своим забвением уже убил его, и тогда я забыл его снова.

На следующий день я пошел в «Орфеум-Ориентал», зашел в зал и увидел ряды пустых кресел, которые амфитеатром спускались к экрану за занавесом. Размер и великолепие меня просто поразили. Я прошел туда, где центральный ход пересекался с поперечным, и сел на крайнее левое место в среднем массиве кресел. Поперечный проход был удивительно широким – почти как игровая площадка. Вскоре свет начал плавно гаснуть, створки занавеса разошлись, зазвучала музыка, и на экране появились первые титры.